В комнате, где заседал правительственный комитет, пахло старой мебелью и пылью. Пять человек одновременно повернули головы в мою сторону, как только я переступил порог. Они рассматривали меня с любопытством, холодно и отстраненно. Так рассматривают какого-нибудь редкостного жука, прежде чем насадить его на иголку.
— Ваша фамилия и род занятий?
Начало беседы слишком походило на допрос. Я понял, что положение надо исправить немедленно.
— Не сомневаюсь, моя фамилия имеется в папке у вас на столе, и распорядитесь принести стул.
Человек, задавший вопрос, надавил кнопку вызова дежурного. Попросил принести стул и повторил вопрос, не меняя интонации, словно ничего не случилось.
Остальные четверо молча переглянулись, словно я подтвердил их наихудшие опасения. Совершенно непроизвольно от взгляда человека, вторично задавшего мне вопрос о фамилии, я почувствовал себя учеником, стоявшим у классной доски. Урок не был выучен, и одобрения мне не дождаться. Молчание затягивалось. Тот, кто вел беседу, спросил меня мягко, почти ласково:
— Вы отдаете себе отчет, где находитесь?
— Вполне. А вы? Вы отдаете себе отчет в том, почему решили со мной встретиться?
Этот человек умел признавать тактические поражения. Он был дипломатом не только по внешнему виду.
— Какие у вас есть доказательства, что именно вам поручено вести переговоры?
Я подождал, пока принесут стул, уселся поудобней и украдкой взглянул на часы. Меня вызвали слишком быстро, и теперь я вынужден был тянуть время. Для того чтобы мои доказательства показались им достаточно убедительными, мне еще нужно спровоцировать их на какой-нибудь резкий выпад. Только тогда все будет выглядеть достаточно естественно. Если они догадаются, что все подготовлено заранее, мне несдобровать.
— Конечно, у меня нет верительных грамот. Лучше всего, если вы поверите мне на слово.
— Для кого лучше, для вас?
— Для меня это безразлично. Доказательства я представлю, но они могут оказаться не совсем безвредны.
— Что вы имеете в виду?
— Чего вы, собственно, хотите? Чтобы я продемонстрировал свою прямую связь с этим подводным монстром, которого вызвала к жизни ваша же неуемная жадность? Давайте говорить откровенно. Позволим себе это небольшое удовольствие. Вам понятен лишь один-единственный язык, язык силы, — значит, я должен продемонстрировать свои возможности, не так ли? Или, может быть, вы имеете в виду какие-то иные доказательства?
— А что, если нам попросту вас расстрелять, господин Лонгар?
