Ткачук устал. Сердце у вожатого колотилось так сильно, что удары отдавались в висках.
Раненый капитан глухо застонал. «Здесь мы хорошо укрылись, — думал Ткачук, — но долго нельзя задерживаться. Пристреляют и эту точку…».
Вражеский наблюдатель, очевидно, проглядел, куда они скрылись. Снаряды стали рваться далеко впереди. Наша батарея открыла огонь, и вражеские позиции закурились дымом. Удобный момент. Теперь надо как можно быстрее добежать до лощинки. Не поднимаясь с земли, Ткачук приказал: «Вперед!» Первым вскочил Разливай и потянул за собой остальных собак.
Когда упряжка была от снопов метрах в пятидесяти, впереди нее разорвалась мина. Собаки бросились назад и сбились кучей у тележки. Подбежав, Ткачук увидел, что Барсик убит, а Бобик ранен. Ефрейтор перерезал алык Барсика и крикнул: «Разливай, вперед!»
Три собаки потянули тележку под уклон к лощине. Бобик прихрамывал, но не отставал. Капитан Тихомиров бормотал в бреду: «Куда вы?… Куда вы?… Нельзя отступать!… Вперед!…» Из всего, что говорил капитан, собаки понимали лишь одно — «вперед» — и ускоряли темп. Ткачук бежал вслед за упряжкой.
Позади разорвался снаряд. Ефрейтору будто топором подсекли правую ногу. Он упал. На миг из-за боли и головокружения вожатый потерял из виду свою упряжку. Потом удалось чуть приподняться. Упряжка неслась к лощине. Ткачук собрался с силами и громко, во весь голос закричал: «Вперед, Разливай! Вперед!», но своего голоса почему-то не услышал. Он еще и еще раз прокричал команду, но по-прежнему ничего не слышал.
Когда собаки спустились в лощину и скрылись из глаз, а на том месте, где только что была упряжка, снаряд взметнул столб грязи, Ткачук глухо простонал: «О-ох!» — и потерял сознание. Он уже не чувствовал, как санитар подполз к нему, взвалил на спину и потащил в убежище-воронку. Там он остановил кровотечение и перевязал рану.
Ткачук будто сквозь сон слышал слова:
— Ну что ты, браток?… Очнись. Собачки твои молодцы. Наверно, проскочили. Очнись.
… В тот же день в наш лазарет привезли раненых Разливая и Бобика. Мы удалили у них осколки, и я поехал в медсанбат проведать Ткачука. Ему уже сделали операцию, и он лежал на носилках в палатке, где находились другие раненые, подготовленные к эвакуации в тыл. Ткачук был бледен, на лице у него обозначилась густая серая щетина, на лбу выступил капельками пот и слиплась седая прядка волос. Он показался мне постаревшим и очень усталым. Ранение было тяжелое, с открытым переломом бедра.
