— Хочешь, я подарю тебе улыбку?
— Что? — Я даже рассмеялся идиотским смехом ничего не понимающего человека. — Улыбку?
— Улыбку, — сказала она, и я прозрел. — Ведь ты собирался коллекционировать улыбки… Забыл?
— Забыл, — ответил я, отчетливо вспоминая тот день. — Разве это возможно? Ты шутишь? — Последняя моя фраза прозвучала гораздо тише, чем первая.
— Сашка, Сашка, ты…
Она не договорила, но я понял, что она хотела сказать.
— Нет, Энн, нет! Я не слеп. Я все вижу.
— Так ли это? — И она улыбнулась.
Я запомнил эту улыбку, радостную и горькую, счастливую и безнадежную, все понимающую и недоумевающую.
— Я тоже люблю тебя, Энн! — крикнул я на весь зал.
Музыка замерла на неопределенной ноте, все выжидательно смотрели на нас, движение остановилось, мы были центром безмолвной вселенной.
— Почему — тоже? — спросила Энн. — Я просто хотела подарить тебе улыбку. — И она засмеялась.
Никто не обратил на нас внимания, разве что Андрей. Но ему лучше было этого не делать. Ведь это он любил Энн. Зал усердно и с чувством отплясывал лагетту.
— Пусть твое сердце останется чистым, — сказала она.
Я ссутулился, повернулся и вышел из веселящегося зала, не имея сил оглянуться. Я понял, что она меня любит, но не хочет показать этого, разрываясь от противоречивых чувств: «хочу» и "все бесполезно".
Меня направили работать в Усть-Манский НИИ Времени.
Через полгода я узнал, что Энн умерла. Она начала умирать, когда ей было десять лет, но сумела дожить до двадцати, ни разу не побеспокоив родных и друзей ни слезами, ни хмурым настроением.
Ее улыбка осталась в моей душе навсегда.
Чуть позже я заметил, что могу вызывать улыбку; Энн на лицах своих знакомых или просто прохожих, стоит только захотеть. Но я делал это редко, потому что у Энн была очень горькая улыбка.
2
А потом я встретил Ольгу, и она стала моей женой.
Здесь тоже все началось с улыбки.
Это была вторая улыбка, которую я не мог забыть. С удивлением я заметил, что все улыбаются мне улыбкой Ольги. Улыбкой, радостной, сильной, уверенной в себе и других, ободряющей и удивительно красивой.
На улицах нашего города, в тайге, в зарослях тальника около реки — везде я видел эту гордую, открытую, зовущую и… чуть настороженную улыбку. Настороженность эта была едва заметной и адресовалась только мне, потому что она еще ничего не знала о моих чувствах.
Что-то неосязаемо-необыкновенное и волнующее было в Ольгиной улыбке, неизвестное, непонятное другим, потому что нельзя увидеть улыбку, нельзя ее услышать, ее можно только ощутить, почувствовать. И как часто мы ошибаемся, когда мимолетное движение губ и изгиб едва заметных морщинок возле глаз принимаем за улыбку.
