Мне стало понятно, что для выздоровления Бедивера нужно время. Я проглотила комок в горле и напомнила себе, что Артуру нужен деятельный помощник, и неважно, нравится ли он мне.
В последующие дни я встречала Ланселота повсюду – в комнате совета, на конюшне, на огороде, когда проверяла посадки, – избежать встречи с ним не удавалось. Он ходил как кот, и, как оказалось, великолепно владел клинком, и мне очень хотелось спросить, не в святилище ли научился он этому искусству. Поговаривали, что в старые времена Морригана, великая богиня крови и смерти, в школе в центре Британии сама учила воинов искусству вести бой. Но Ланселот так настойчиво не замечал меня, что мне ничего не оставалось, как держаться с ним столь же холодно и не спрашивать ни о чем.
Кэй переехал жить в красивый заброшенный дом Силчестера: любовь сенешаля к одиночеству была всем известна. Остальные участники похода жили с нами в доме у городской стены. Большой и удобный дом выстроили во времена Империи для имперской почты, а так как восстановление службы посыльных было мечтой Артура, дом оказался подходящим местом для нашего штаба.
Новые люди привыкли к нравам Братства, и настроение у них было прекрасное. Только Гавейн раздражался и выходил из себя, явно страдая из-за того, что Тристан победил Мархауса, а он сделать этого не сумел.
Он злился, как будто задели его честь, хотя на самом деле пострадала только его гордость. И словно по молчаливому согласию, никто не заговаривал на эту тему.
– По крайней мере, – заметил Артур, – у Триса хватает здравого смысла быть незаметным; наверное, он проводит время у постели раненого Бедивера.
Высоченный корнуэлец был прекрасным арфистом, и, казалось, сам получал удовольствие, развлекая больного. Как и у других воинов, его поклонниками были мальчики, но среди них выделялся один, замарашка-пастушок Талиесин, для которого Тристан стал кумиром не из-за того, что он был храбрым воином, а потому, что был прекрасным музыкантом.
Талиесин ходил за своим идеалом, как тень, счастливый от того, что ему доверяли носить за ним маленькую походную арфу, менять на ней порванную струну или пропитывать маслом блестящее дерево инструмента.
Он был спокойным мальчишкой, который внимательно наблюдал за происходящим вокруг, но был немногословен. Я не могла объяснить себе, был ли он застенчив по натуре, или просто испытывал благоговейный трепет, видя верховного короля.
Однажды утром я столкнулась с мальчиком, старательно вытиравшим арфу моим дамасским шарфом, который я, должно быть, оставила в зале накануне вечером. Я так удивилась, что не успела разозлиться.
