– Бабушка, дорогая, прости меня! Я ничего не хочу знать. Не говори ничего, если не хочешь. Только прости! Я больше никогда не пойду туда. Не будем об этом говорить. Только скажи мне одно, милая, добрая бабушка, скажи мне только, – я почувствовала, как сердце мое вдруг дрогнуло от волнения, – мой отец был плохим? Он вел себя подло?
И я так отчаянно зарыдала, что даже не слышала, ответила ли мне бабушка что-нибудь или нет.
Я только почувствовала, как руки ее, успокаивая, начали гладить меня, как бабушка обняла меня и посадила к себе на колени. Я уже большая, не меньше самой бабушки, но я хорошенько поджала ноги и прижалась головой к ее костлявому плечу. Я прислушивалась к ее тяжелому дыханию и к взволнованному стуку собственного сердца.
Все еще задумчиво глядя в огонь, бабушка медленно заговорила:
– Как тебе сказать? Он не жулик и не вор. Нет. Подлец? Нет, этого тоже не скажешь, – повторила она, как бы убеждая себя самое. – Может, я из-за своей обиды была несправедлива к нему, но ведь и меня жизнь не баловала...
И бабушка рассказала отрывочно – так, будто не то забыла многое, не то ей было слишком тяжело говорить о своей дочери, моей матери, и о том, как они поженились с отцом.
Отец был моряком, и водоворот войны занес его вместе с пароходом на далекую чужбину. Потом война кончилась, и многие вернулись домой. Мать ждала отца, но отец не возвращался и не возвращался, а мать ждала и ждала, а я была еще крошечной и ничего не знала о тревогах матери. Жизнь тогда была тяжелой, еды мало, горя много. К тому же дом, где мы жили, был разбомблен, и мы очутились в нашей подвальной комнате.
Но потом случилось самое плохое. Мать захворала и, хотя это была всего лишь ангина, а мама была еще молодая, она больше не поднялась, потому что сердце у нее сдало.
– Это было самое тяжелое время в моей жизни, – вздохнула бабушка. – Приходилось ухаживать за больной, нянчить тебя и вдобавок еще ходить на работу. Кто-то должен был зарабатывать на хлеб. А хлеба в это время давали немного. Откуда мне было ждать помощи? Случайно я узнала, что твой отец находится в Швеции. Он не возвращался и даже не потрудился прислать весточку. Я видела, как твоя мать страдает от этого. Я старалась ее утешить, говорила, что, может, они там, за границей, и написать-то нам не могут. Да и неизвестно, где он вообще.
Прошло некоторое время, и вот оттуда приехал один знакомый отца, и от него мы услышали, что отец жив и здоров. Этот день я помню как сейчас. Когда этот человек ушел, я не посмела взглянуть в глаза твоей матери. Сердце сжималось. Она подозвала меня к своей постели. Я взяла тебя на руки и присела на кровать. И она прошептала мне – громко она уже не могла говорить: «Мама, я больше не хочу, чтобы Юло вернулся. Не нужно! Понимаешь, не нужно! Мама, когда меня больше не станет, – при этих словах мне словно сердце пронзили, это она в первый раз о смерти заговорила, – обещай мне, что ты никому не отдашь Кадри. У тебя она вырастет таким же хорошим человеком, как ты сама». Мне только и оставалось, что успокоить ее да обещать все, хотя душа горела от боли. Но плакать я не плакала. Сдержалась, чтоб не растравлять ее... Бывают люди, у которых глаза всегда на мокром месте. Я им завидовала. Мне жизнь не позволяла плакать. Времени не было. Свое единственное дитя я похоронила, не уронив ни слезинки. До того ли мне было? Дни и ночи приходилось о тебе заботиться. Я старалась делать все, что было в моих силах. Росла ты болезненной, слабой. Я всегда боялась, что тебя затолкает, затопчет жизнь, – порой из-за этого страха тебе доставался лишний шлепок, но ведь это не со зла...
