Наташа представилась нам антрепренершей и пригласила к себе за столик. Для установления дружеской атмосферы наши новые знакомые — Андрей и Наташа налили нам из-под полы портвейна «Агдам». Он был очень сладким и приятным на вкус. Когда мы прикончили бутылку, мы переместились к ним в квартиру, купив по пути водки и сока, но это было всего лишь начало.
Наташа танцевала под музыку какого-то русского барда — «На улице Марата я счастлив был когда-то…», высоко задирая платье.
Вольф снимал как охренелый, он сделал 50 снимков. Мне не нравилась его манера фотографировать, он просто нажимал на кнопку, отбирая затем лучшие кадры.
— В снимках должна быть случайность, никакой нарочитости, — утверждал он свое творческое кредо.
Позже мы пошли в вонючую кухню, а оттуда в комнату матери Наташи.
— Варвары. Она была очень худа и наполовину парализована.
— Полгода назад у нее случился инсульт, и после этого она не покидает свою комнату. Она хочет умереть дома. Это лучше, чем в доме для инвалидов.
Мне вспомнился госпиталь в Вене. Парализованный сербский поэт Живорад Ежавский. Уже много лет он лежал в отделении для обреченных. Он прыгнул с моста в Дунай, поспорив с друзьями на бутылку сливовицы, неудачно наебнувшись о бетонную опору. Пациенты в палате были, как правило, старше его, они один за другим ставили тапки в угол.
Он ощущал себя как в кино — люди менялись, одних уносили, других приносили. Его положение было так же безнадежно, как и их, но он научился двигать правой рукой. Разработав со временем пальцы, он стал писать на компьютере.
Варвара откинулась через две недели после нашего отъезда. Она была готова к смерти. Об этом нам сообщила Наташа в письме с рождественскими поздравлениями. «Мы будем ждать тебя на улице Марата» — писала она. — «Приезжай, есть свободная койка». Я был растроган до слез. Только где достать денег? В конце года с моего счета сняли задолженность по алиментам. Для поездки в Россию нужна была новая идея и интересный проект, чтобы срубить капусту с австрийских культурных фондов.
Под вечер появилась блондинка. Я сразу почувствовал, что это пахнет любовью, и принялся нашептывать ей в ухо всякую хуетень. Она вряд ли понимала что-либо, кроме своего имени Ольга, которое я постоянно повторял эротическим шепотом. Я был возбужден, и она это чувствовала. Она же была при дядьке лет пятидесяти, которого я инстинктивно боялся. Он не вписывался в нашу компанию. Он походил на гиену. Я сдерживал себя в приставаниях к Ольге, боясь перейти границу и нарваться на пиздюлину.
