В Петербурге проезд в метро стоил 200 рублей, а в Москве 800. Мне казалось, что все должно быть наоборот, ведь Санкт-Петербург — туристический город и он гораздо красивее Москвы. Счастливица Вельма, она обрела здесь новую родину, купив флэт вблизи от Невского проспекта. У нее было пять комнат, клозет, кухня, ванная и маленький балкончик, выходивший на улицу Марата в самом центре города.
Таким образом, Вельма нашла свое место в жизни и свое экзистенциальное счастье. Она обрела твердую почву под ногами в тысячах километрах от родины. Я ей завидовал. Но в квартире все было в полуразрушенном состоянии, она напоминала строительную площадку. На стенах висели картины, напоминавшие географические карты.
Мы сидели вместе, пиздя об искусстве и листая каталог Илоны Бородулиной — блядорусской художницы 27 лет. Она была динамичной и самоуверенной. Ее ебарь был и ее менеджером, он организовывал ей выставки. Вольф находил смешным то, что тот подавал Илоне руку при выходе из автобуса или трамвая. Вольфу это казалось стебным.
— Когда-то давно, лет сто назад, так было и в Вене, — заметил он.
Поздно вечером мы поперлись в гости к фотографу с Пушкинской. Он жил на последнем этаже. Мы принесли с собой водку и апельсиновый сок. Фотограф был хитровыебанным — он оставлял мрачноватое впечатление, относясь ко всему чрезвычайно серьезно. Он подарил нам свой каталог со снимками канализационных решеток и люков, а также календарь с полуобнаженными русскими бабами.
Водка валила с ног. Сегодня на двери спал Вольф. Я наслаждался тахтой. Для двоих она была бы чересчур узкой. Кроме того, мы были мужчинами, и нам не подобало прижиматься друг к другу. Вольф был бисексуалом, я — нет. Поэтому я не потворствовал его прихотям.
— О, Гюнтер, — периодически мечтательно произносил он. — Почему бы тебе не потрахать меня в задницу? Это же так прекрасно!
Я оставлял его слова без внимания, поскольку мне это было неинтересно.
Однажды, придя завтракать в наше любимое кафе на улице Марата после полудня, мы заметили за соседним столиком крашеную блондинку и мужчину моложе ее. Позже Наташа сказала:
— Поначалу я приняла вас за отечественных голодранцев, но язык выдал в вас иностранцев.
Живя в сквоте на Пушкинской, мы быстро скатились до уровня бомжей и теперь мало чем отличались от настоящих русских интеллигентов. Мы не мылись, ходили грязными, у меня даже не было сменных штанов и всего лишь одна рубашка. За три недели нашего путешествия мы изрядно одичали.
