– Не дай бог кому-нибудь влюбиться в вас! – сказала Умрао-джан.
Веду ли я спор с мудрецом, толкую ли с другом о боге,
Всегда ты незримо со мной, следишь за изысканным спором.
– Чьи это стихи? – спросил я.
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
– А, вспомнил чьи! Только скажите, разве вы тоже слы шали эту газель?
– Слушайте дальше, – сказала Умрао-джан и прочла:
Сегодня на рынок любви принес я бессмертную душу,
С восторгом я душу отдам за встречу с пленительным взором.
– А это вы помните: «Красавицам верить нельзя»? – спросил я.
– Помню. Слушайте:
Красавицам верить нельзя: лукавы они и коварны,
Обманут тебя все равно, не верь их признаниям скорым.
– Прочитайте все до конца, – попросил я.
– Дальше не помню, – сказала Умрао-джан.
– Это ведь очень большая газель. Посмотрите, пожалуйста, нет ли у вас ее списка. Показали бы мне!
– И не просите!
– Ну так я сам запишу дома то, что услышал сейчас. А от других этого, видно, никогда не дождешься.
. – Но разве так трудно записать стихотворение?
– Конечно! Неужели вы сами этого не знаете? Просто набросать газель – этого мало. Нужно ее еще выправить.
– Ну что ж, как-нибудь мы займемся этим вместе. Да, вспомнила еще одно двустишие:
Куда бы она ни пошла, твердит мое имя повсюду,
Хоть ей угрожает молва жестоким своим приговором.
И еще:
Другие кричат о любви и в рабство тебе отдаются,
Нo сразу покинут тебя, лишь только покроют позором.
– Вот и моя газель была в этом же роде, – сказал я. – Но, бог знает, почему – осталось в памяти только последнее двустишие.
– Прочтите его снова. Какое оно чудесное!
Я прочел:
Зачем ты, признавшись в любви, за мной наблюдаешь с укором?
Теперь не покину тебя, пока не покрою позором.
– Поистине хорошо сказано! Но особую прелесть придает стиху игра на вашем псевдониме – ведь Русва значит «опозоренный».
– Не говорите о моем псевдониме! По милости какого-то благодетеля в городе теперь уже не один Русва. Ни с того ни с сего люди принялись отказываться от своих хороших, своеобразных псевдонимов и называть себя Русвой. Надо думать, они не знают моего имени, а то, пожалуй, присвоили бы и его. Но мне это только приятно. Ведь по английским обычаям сын получает фамилию отца – значит, все они мои духовные сыновья. Чем больше разрастется семья, тем ярче будет сиять мое имя. Ну, не будем отвлекаться. Вам все же придется поведать мне все, о чем я спрашивал.
– Да это насилие! Какого бесстыдства вы от меня требуете!
– А разве не бесстыдство петь на свадьбах непристойные песни?
