Один меня ударил в живот, я склонился в бок, другой обшмонал меня, потом еще третий негр подоспел, и стал ножом вертеть перед моими глазами. Пару раз все же он кольнул меня в бок, я почувствовал у печени горячую жидкость, это была моя кровь.
Негры убежали, сквозанули с моими деньгами. Искать ветра в поле или в Штатах я уже не хотел.
Но я не падал духом, ведь я этого хотел. Вот оно – мое счастье! Я этого желал, вот она – Америка! Другого счастья впереди уже не будет. Я себя готовил, даже лелеял именно для США, и вот дожил. Меня ножом пырнули, обокрали, ободрали до последней ниточки. Хорошо еще, что не изнасиловали.
Счастье, ты меня слышишь, точно слышишь? Так вот, раскрой уши, я повторять не буду.
ИДИ ТЫ В ЖОПУ, СЧАСТЬЕ! Я ''его''!'
– Прекрасно, отлично! А тебя как зовут? – спросил Чарли.
– Йот.
– А фамилия?
– Троянов.
– Йот Троянов? Прекрасно.
– Говори, Йот Троянов. Только искренне.
И Йот Троянов начал рассказывать.
'Это был то ли 1976 год. Стояли солнечные дни, я жил тогда в пятом микрорайоне Баку. Все было так, как в детстве советской эпохи.
Кругом русские, евреи, армяне, многонациональность, везде повсюду цветет сирень, пахнут олеандры, сам аромат был иной, не то что сегодня.
Мне было чуть больше 10 лет, гонял мяч во дворе, шарили по деревьям, стреляли из рогаток по воробьям, и проч.
Мне врезалась в память одна маленькая сцена: я спускался с крыш гаражей, спрыгнул вниз, а там две большие белые шахматные фигуры: конь и ферзь.
Буквально через три дня уже около школы я увидел другие фигуры, ладью и пешку.
Я отвлекся малость, но эти фигуры для шахмат имели мне кажется какое – то значение, не суть.
И вот в де дни запомнился мне один бомж. Прошло достаточное время, но как бы меня не тошнило, я часто думаю об этом бомже.
Как ни странно, но бомжи в СССР тоже были, не взирая на благодатную вроде бы атмосферу вокруг.
Этот бомж был грязным, двигался в лохмотьях, на нас он не смотрел, только изредка, когда кем – то (или мною) пущенный мяч пролетал мимо него.
Он оглядывался, садился на бордюре у дороги, доставал грязными руками из своей черной сумы нечто съедобное и начинал трапезу прямо на улице.
От него даже на расстоянии несло смрадом, мочой.
Окружив его, мы смотрели на него как на дикое животное.
А потом кто – то из пацанов не выдержав бросал в него камешек, или песок, бомж злился, но пока он вставал или оборачивался, нас уже не было там, уже рвали когти.
В принципе мы выросли перед его глазами, и он старел перед нами.
