Однако и ему невзначай досталось. В восьмом классе Толя Коршак, плотный, плечистый переросток, гонялся за кем-то на перемене, а потом внутри класса притаился у двери с шапкой или тряпкой в руке, чтобы ею огреть беглеца. Но тут прозвенел звонок, и в класс вошел
(на свой урок военного дела) наш Кузьмич. Ему и досталось по
"кумполу". Удержаться от хохота было невозможно. И мудрый военрук хохотал вместе с нами.
Но он все-таки был исключением. Следующий – и последний – из наших школьных военспецов вновь оказался с приветом. Знакомясь с нами, отрекомендовался:
– Василий Иванович.
На том бы и остановиться. Но, подмигнув, он добавил:
– Как Чапаев!
В результате его фамилию не помнит никто. Всех других перечисляем свободно: Геллер, Мыльник, Корнилов, Леонов. А этого так и зовем:
"Чапай".
Чему они нас все-таки научили, так это основам строя. Особенно – искусству равнения. Ежегодно у нас на просторной площади
Дзержинского проходили общегородские школьные строевые смотры. И женские школы тоже являлись. Ведь и у них были уроки военного дела.
Придумав для этой повести название, решил проверить: а всем ли бывшим советским оно понятно? Спросил у жены:
– Повесть будет называться "Грудь четвертого человека". О чем она?
– Конечно, об армии, о военной службе, – сказала жена уверенно. А вот я задумался: ведь в строю женщин грудь первой же соседки может заслонить всю остальную шеренгу, – как же им, бедным, равняться-то?!
Но это уже, скорее, проблемы израильской военщины, призывающей в армию и девушек. А для меня, представителя жестокого и сердитого пола, "грудь четвертого человека" – прекрасный ориентир: он не уведет ни влево – по тропинкам пристрастного украшательства, ни вправо – по стежкам-дорожкам очернительной лжи.
Итак:
– Равнение – на середину!!!
Ибо именно там, посредине, как известно, находится Истина.
Глава 1.Прогулки без штанов.
Рекрутчина имеет в Европе (а уж на Руси – в особенности) давнюю и бесславную традицию, ей всегда сопутствовали слезы, горе, унижение.
"Лоб забрею!" – одна из главных угроз мужику в устах российского барина. Рекрутский набор сопровождался неминуемой пьянкой, пропиваньем всей прошлой и будущей жизни. Отцы, провожая сыновей, с отчаяния били шапкой обземь, матери и жены обмирали и голосили, жизнь самого новобранца рушилась – и начиналась совсем другая: новая и, как правило, страшная.
А неисповедимый ужас кантонистского набора?! Малых детишек вырывали из семей – и увозили далеко-далеко, обрекая на десятилетия розог и муштры. Особенно тяжело запечатлелась эта зверская напасть в изустных преданиях еврейских семей. Ребенка двенадцати – десяти лет, а иногда и младше, насильственно отторгали не только от отца и матери, сестер и братьев, но и от кровного жизненного уклада, от языковой стихии родного идиша (традиционного языка европейских евреев), а к тому же и стремились обратить в иную, гойскую, веру, ставили перед необходимостью нарушать священные запреты иудаизма – есть свинину, работать в субботу и т. д. Поистине чудо, что это далеко не всегда удавалось, и, отслужив положенные 20 – 25 лет, зрелые годами мужи возвращались в лоно еврейства.
