Не-ет, дорогуша, это ты просто пытаешься наверстать упущенное в своей жизни. Инстинктивно, не думая, но все же пытаешься. Но, если это так, тогда что же, по твоему мнению, может тебе самой казаться упущенным в твоей жизни? Что?! Неужто – должность начальника бюро? Или возможность покомандовать людьми, выделиться из их общей массы, стать хоть на чуточку, но все же – особенной? Ой, ли?! Ой, ли?! Подумай хорошенько, так ли уж это тебе надо – командовать людьми на старости лет? Может, все-таки, дело в другом, а? В более приземленном и жизненном, а потому – более важном для тебя? Может, ты просто стараешься или пытаешься вот таким, пусть даже и нелепым способом, но вновь заострить на себе внимание, как на женщине, как на личности, которую еще рано списывать со счета. Хоть на мгновение, хоть на чуть-чуть, пусть перед самой старостью, но все же погреться еще в лучах человеческого внимания. Ведь для женщины это так важно, что, пожалуй, нет ничего на свете более важного, чем это простенькая, на первый взгляд, задача.
Поэтому на Людмилу можно и не сердиться и просто-напросто махнуть на нее рукой. Не хочет быть наставницей – ну и не надо! Чего это ее заставлять, тратить на нее свои силы и свою энергию! Господи, проблема-то какая! Да пусть эта девочка спокойно себе сидит и сама вертится. Буду давать ей небольшие заказы, не слишком важные заказы – пусть себе потихонечку делает. Пусть. А я буду только контролировать ее, И проверять. Ну, поправлять, если ошибок наделает.
Так оно и получилось. И контроль за деятельностью Ксюши она установила жесточайший. Цеплялась к каждой ошибке, устраивая жесточайший показательный разнос. Зачем ей это было нужно – трудно сказать. Вероятно, все-таки, здесь срабатывал чисто человеческий фактор. Ведь Ксюша была, по существу, единственным ее подчиненным, которой она могла беспрепятственно командовать и которая беспрекословно признавала ее начальственный авторитет Другие же ее подчиненные просто отмахивались от нее, как от назойливой мухи. Вот она и отыгрывалась на Ксюше, вымещая на ней всю свою нерастраченную и невысказанную до сих пор начальственную волю. В какой-то мере здесь проявлялись и ее, ранее тщательно скрываемые или даже задавленные жизненными обстоятельствами и спящие до поры, садистские и авторитарные наклонности ее натуры. Оказывается, ей нравилось навязывать свою волю "другим людям", нравилось заставлять и унижать всех тех, которые стояли по служебной лестнице гораздо ниже ее. Она испытывала тогда от своих действий мощнейшее психологическое удовольствие, порой переходящее чуть ли не в настоящее физическое наслаждение.
