Очень скоро все, начиная с меня, взяли за привычку бегать домой к
Валентине Алексеевне без приглашения.
Папа в тот день вернулся с работы рано. Кроме меня дома никого не было и я побежал наверх за матушкой. Валентина Алексеевна и мама сидели на кухне. На столе стояли водка, закуски, коробка папирос.
Как обычно, Валентина Алексеевна набила мой карман "Кара-Кумами" и привлекла к себе.
– Был бы у меня такой сын…- сказала она и заплакала.
Я жутко удивился. Разве можно плакать при такой жизни? Удивился и спросил:
– А почему у вас нет детей?
Валентина Алексеевна сняла очки и я увидел потерявшие блеск ее беспомощные глаза. Она вновь всхлипнула и обхватила голову руками.
Мама нахмурилась: "Болтун".
Спор с Татарином закончился дракой. Татарин намного выше и крупнее меня. Драться с ним не хотелось. Спор некому было рассудить и ничего не оставалось, как предложить: "Давай выйдем". Я надеялся, что Татарин откажется. Он не отказался и беспорядочно задрыгался. Я суматошно подлетел к Саттару и мне повезло: с первого же раза попал
Татарину по носу. Пошла кровь, Татарин заревел.
Татарин вовсе не татарин. Звали его Саттар и был он уйгуром.
Обозвал его Татарином Жума Байсенов. Обозвал так, потому что Саттар среди всех нас был чересчур хитро-мудрым.
Саттар чистил нос у водопроводной колонки, я держал ручку колонки. Подбежал Жума: "Быстрей! Эдька зовет!".
Наш двор от Эдькиного разделял деревянный забор. Со стороны двора
Дживаго и Байсеновых к забору прилепилось несколько построек.
Со стороны нашего двора, у забора, пригнув голову, махал нам рукой Эдька. Мы подбежали. Что такое? Прижав палец к губам "т-сс",
Дживаго показал глазами на заборную доску. Мы с ходу все поняли и выстроились в очередь за Эдькой.
В доске был выбит сучок и в дырку ту сейчас глядел Эдька. С той стороны, между сараями, из летнего душа доносились приглушенные женские голоса.
Эдька оторвался от забора и кивнул мне. "Смотри".
Мылись двое. Всем нам хорошо известная девица и мама нашего общего друга.
Девушка, оголенная до спортивных плавок, водила одной рукой через плечо мочалкой, а другой что-то показывала матери нашего друга.
Мама нашего общего друга мылась основательно. Она подставляла лицо медленно бежавшей из душа струйке воды, неторопливо, поочередно поднимала с размыленной решетки и вытягивала, словно любуясь, впереди себя скульптурные ноги.
С толку сбивал низ живота матери друга. То, что было у нее там, я не видел, когда листал репродукции в альбомах из библиотеки
