[65] многие лета! Просто Кнутнев считал, что все в жизни должно происходить само собой, без надсадных усилий и галдежа.
Во уже пятнадцать лет Рюрик знал Кнутнёва, и все это время тот оставался для него самым непонятным человеком на свете. Волкан, например, никогда ни на кого не гневался. Что бы ни случилось, в глубине его глаз неизменно приплясывали искорка спокойного любопытства. Если не знать, кто перед тобой, то можно подумать, что это не величайший из труворов, когда-либо живших под сенью Иггдрассиля, а балагур и баюн.
Он никогда не повышал голоса. Да и говорил-то он редко. Но как бы ни шумели, ни спорили княжеские дружинники, стоило ему открыть рот, как смолкали самые неистовые крики и брань. Даже государю иной раз приходилось стучать, чем попало, по столу, чтобы утихомирить своих ратарей, а стоило Варглобу кашлянуть, прочищая горло, как в стольной палате наступала такая тишина, что даже мухи переставали зудеть над снедью.
Он никогда никого не судил. Даже когда вина иного вора была многократно доказана и словом, и делом, он не принимал ничьей стороны, снисходительно глядя и на виновного, и на обвинителя.
– Пойми, княже, – говорил он Рюрику в ответ на его настойчивые требования высказаться за или против приговора: – Руку вору надо рубить в тот момент, когда она к покраже тянется. А после уже незачем.
– Как так – незачем? – удивлялся князь.
– Да так. После того, как человек преступил черту и в вора оборотился, исправить его может только он сам. Ну, либо Мара. Если ты хочешь, чтобы я судил человека, который есть внутри тати[66], то нет у меня такого права. Мокошь его ведет по жизни, и не мне распутывать узлы и барашки его стези. Ну, а ежели ты хочешь, чтобы я судил тать в человеке, то и это бесцельно. Вор точно дасуня[67] вселяется в человека и делает его рабом. Ты бы стал судить альва[68], конунг? Нет? А раба?
Что мог сказать на это синеус трувор Рюрик?
Вот он и молчал, в бесчисленный раз стараясь постичь непростые истины, которые с улыбкой преподавал ему дядька. Почитай, почти всю свою взрослую жизнь пытался он постичь такую простую и такую сложную Явь, что излагал ему Волкан Годинович. Явь, в которой асы[69] и ваны[70], небо и земля, Хель и Валхала были заключены в человеческом сердце. Яви, где сила была не внутри сильного, а снаружи его. Яви, где самое большое счастье – это быть свободным…
Много задушевных бесед мог вспомнить князь. Но чем больше ответов получал он от Волкана, тем больше новых вопросов рождалось в голове владыки…
