Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью | страница 5



[46]– коварного. В молодости никто из его соратников даже и представить себе не мог, что их беззаботный, взбалмошный и лихой форинг[47], заматерев, станет скуп не только на слова, но и на удары клинком. После того, как был усмирен Изборск и обуздана Белозерская распря, после того, как на поросшем бурьяном пепелище Ильменьского торжища поднялся Новогород, князь все больше уповал на силу разумения, чем на посвист варяжской билы[48]. Чем дольше пребывал он в землях словен, тем раздумчивее становился его взгляд, тем прозорливее были его решения, точно Судьба открывалась ему, как дорога путнику, достигшему вершины холма.

Да и сами дружинники, те, кто когда-то состоял в манскапах[49] Рюриковых драккаров, переменились. Где это видано, чтобы шрамы усмиряли хольдов[50] и, тем более, мореходов? Того и гляди, смерть застанет тебя, лежащим в теплой постели. И придется тогда, как простолюдину, горевать в голодном и холодном царстве Хель[51], в то время как прочие воины наслаждаются мясом Сэримнира[52] в Валхале.[53]

Если бы на Бирке[54] узнали, в каких трудах проводят время грозные викинги, ушедшие с Рюриком на Волхов, соратников венедского конунга обсмеяли бы даже собаки. Разве это судьба морехода: блюсти на чужбине порядок, стоять за честь и единую меру на торжищах, усмирять междоусобицы и охранять инородские земли от набегов своих же братьев-варягов!?

Но дружинникам Рюрика ноне странным казался их прежний дрергескапур[55]. Им даже не верилось, что некогда они мечтали лишь о том, как бы обагрить оружие кровью разнеженных и трусливых южан, отбирая у них дары несправедливо тучной земли. За то время, что прожили они на берегу темноводного Волхова, им стала роднее венедская Правда[56] и Доля[57]. Да и лучезарный Ирий[58] новой родины обещал им куда больше, чем беспробудное обжорство и пьянство Валхалы.

И причиной тому были не светлые терема, что поставил для них конунг в княжеском городе. Многие варяги, пришедшие с Рюриком, происходили из крепких и славных родов, живших в доминах и поболе.

Остепенили их не словенские жены, которыми поголовно обзавелись легкомысленные ратари, последовавшие за своим форингом. Не в бабьих прелестях был приворот. У какого свейского бонде[59] в прежние времена не было венедских рабынь: красивых, работящих, плодовитых, покорных? Конечно, подневольная раба и любимая жена – это разные утехи. Но все же…

И не ладные отпрыски, кои в изобилии наплодились у Рюриковых соратников за эти годы, связали их с берегами Ильменя, Ладоги и Белоозера. Одной отцовской гордости недостаточно, чтобы удержать на месте морских скитальцев и разбойников.