Люби прекрасно.
Если делать — делай так,
Чтобы делу выйти.
Если веришь — дай мне знак,
Завяжи нити…
А. О. Лурье
Люблю, люблю серебряные дни,
Без солнца — в солнце, в облачной тени.
Как риза брачная, свежа, ясна
Задумчивого моря белизна;
Колеблется туман над тихой далью,
А голос волн и ласковей, и глуше…
Такие я встречал людские души:
Овеяны серебряной печалью,
Они улыбкою озарены,
В них боль и радость вечно сплетены…
И любит буйная моя мятежность
Их детскую серебряную нежность.
Армяк и лапти… да, надень, надень
На Душу-Мысль свою, коварно-сложную,
И пусть, как странница, и ночь и день,
Несет сермяжную суму дорожную.
В избе из милости под лавкой спит,
Пускай наплачется, пускай намается,
Слезами едкими свой хлеб солит,-
Пусть тяжесть земная ей открывается…
Тогда опять ее прими, прими
Всепобедившую, смиренно-смелую…
Она, крылатая, жила с людьми,
И жизнь вернула ей одежду белую.
Плотно заперта банка.
Можно всю ночь мечтать.
Можно, встав спозаранка,
То же начать опять.
Можно и с пауками
Играть, полезть к ним в сеть.
Можно вместе с мечтами
Весело умереть.
«Нет выбора, что лучше и что хуже…»
Нет выбора, что лучше и что хуже.
Покину ль я, иль ты меня покинешь -
Моя любовь стрелы острей и уже -
Конец зазубрен: ты его не вынешь.
«Ходит, дышит, вьется, трется между нами…»
Ходит, дышит, вьется, трется между нами
Черный человечек с белыми глазами.
Липой ли он пахнет, потом или сеном?
Может быть, малинкой, а быть может, тленом.
Черный ползунишка с белыми глазами,
Пахнущий постелью, мясом и духами,
Жертвочек ты ищешь, ловишь в водах мутных,
Любишь одиноких деток перепутных.
1
«Нет, я не льстец!» Мои уста
Свободно Ника славословят.
Ни глад, ни мор, ни теснота,
Ни трус меня не остановят.
Ты скромен, Ника, но ужель
Твои дела мы позабыли?
Преследуя святую цель,
Трудился с Филиппом[3] — не ты ли?
Ты победил надеждой страх,
Недаром верила Россия!
На Серафимовых[4] костях
Не ты ли зачал Алексия?
Не ты ль восточную грозу
Привлек, махнувши ручкой царской?
И пролил отчую слезу
Над казаками — в день январский?[5]
Толпы мятежные лились…
У казаков устали руки.
Но этим только начались
Твои, о Ник, живые муки.
Ты дрогнул, поглядев окрест,
И спешно вызвал Герра Витта…[6]
Наутро вышел манифест…
Какой? О чем? Давно забыто.
Но сердце наше Ник постиг.
Одних сослал, других повесил.
И крепче сел над нами Ник,
