— Э, была не была! Лопни, но держи фасон, Яшкец!
Он приосанился, подравнял фуражку, чтобы кокарда была против носа, подтянул ремень, обдёрнул шинель, расправил плечи и прошёл через ворота. А Янкеле — за ним.
Дружелюбно шелестели знакомые липы. Вот любимая скамейка — теперь она не зелёная, а серая. Вот будочка, где всегда пили «дедушкин» квас; там другой продавец, неприветливый. Вот площадка для танцев, вот раковина для духовых музыкантов…
Янкеле потянул Герцке за рукав:
— Кто это, Герцке?
— Где?
Вдали, в глубине аллейки, двигался толстый старик с длинными белыми усами, с белой, расчёсанной надвое бородой, с красными полосами на синих штанах, с медалями, эполетами, крестами и шнурами. На нём была серая шинель на малиновой подкладке, в руках — короткий гибкий хлыст. Рядом, по песку, катился малюсенький белый пёсик на цепочке.
— Собачка! — обрадовался Янкеле. — Значит, ничего, можно. А кто это, тоже швейцар?
Но Герцке не слушал его. Герцке шагнул к танцевальной площадке, поднял руку и крикнул негромко:
— Ядвига!
Янкеле оглянулся.
На площадке в нарядном, блестящем платье, в лакированных туфельках, освещенная луной и газовым фонарём, стояла Ядвига. Рука её в перчатке до локтя лежала на плече франтоватого кавалера.
Она посмотрела вниз, на тёмную аллейку, поискала глазами Герцке, нашла его и долго разглядывала кокарду, погоны, сапоги… Но вот снова грянула музыка, кавалер сказал что-то, подхватил Ядвигу, закружил, она засмеялась и пропала в толпе танцующих…
Янкеле боялся взглянуть на Герцке. Вдруг сзади что-то рявкнуло:
— Смирно-о! Устава не знаешь!
И тоненьким, противным голоском залаяла собачка.
Это был не швейцар — это был настоящий «полный генерал»!
Он был красный, красней своей малиновой подкладки, он топал ногами и, брызгаясь слюной, кричал:
— Во фрунт! Во фрунт за двадцать шагов! — и вдруг, подняв хлыст, полоснул Герцке по больной ноге.
Янкеле обмер. А Герцке стоял, вытянувшись, бледный, как бумага, и, не мигая, точно слепой, смотрел на генерала. Худая рука, отдающая честь, мелко-мелко дрожала около козырька солдатской фуражки. Левая нога его не выпрямлялась.
— Как стоишь, мерзавец? Издеваешься?! — И генерал снова хлестнул Герцке по колену.
Янкеле вдруг завизжал, кинулся к генералу и всеми зубами впился в генеральскую ногу — там, где красная полоса. Нога дёрнулась, обернулась острым носком и отшвырнула Янкеле к железной ограде танцевальной площадки. Он остался лежать, уткнувшись головой в песок. Он хотел позвать Герцке, но что-то душило его, рот не слушался, и получалось только мычание:
