Неугасимый свет | страница 71

И Лилька вынула из расшитого кармана своего фартука маленький, уже много списанный, но остро, красиво отточенный карандаш. Мы стали его вырывать друг у друга. Это был обыкновенный школьный шестигранный карандаш с надписью на бочку «И. Фабер».

— Осторожно! — волновалась Лилька. — Не пишите! Не пишите! Чтобы не стратился.

Но мы, конечно, не удержались, и каждый из нас бережно провёл этим карандашиком чёрточку. А Тимка даже две.

Потом папа сказал:

— Ну, смотри, Лилька, береги его! И учись писать. Как следует учись! Слышишь?

— Слышу!

И счастливая Лилька спрятала карандаш в банку из-под ландрина на память о том далёком времени, когда у нас не было ни метро, ни высотных домов, ни «ЗИЛов», ни Днепрогэсов, ни тракторов, ни радио, ни телевизоров, ни атомной энергии и даже карандаш — простой школьный карандаш — был не нашего производства. Но был тот, кто положил начало всему нашему богатству, — Ленин!

Вот пока, значит, всё!

Бабушка часто говорит:

— Янкеле, выпей молочка! Янкеле, возьми сахарку!

У бабушки много молока. В двух громадных бидонах она разносит его по богатым квартирам. Где она берёт молоко, Янкеле не знает. Он пьёт молоко, но больше налегает на сахар.

По утрам он пьёт молоко в кровати. Вот он кричит в стакан:

— Ещё сахару-у!

Тик-так! — откликаются ходики, а в стакане гудит: у-у-у!

Янкеле сбрасывает одеяло. Опять они оставили его одного! Опять она ушла со своими бидонами!

Он подбегает к запертой двери, садится голышом на пол у порога и плачет:

— Мама-а!

Тик-так! — дразнятся ходики, а Ядвига за стеной говорит:

— Не плачь, Янек. Бабуся прендко пшиде.[1]

— Она меня заперла…

— Не бойся, Янек! Смотри, солдаты.

— Где?

Слёзы у Янкеле высыхают, он бежит к окну. Верно — солдаты. Они все одинаковые, все одинаково разевают рты и поют с присвистом:

А между словами слышно, как стучат сапоги. Эх, раз, эх, два! — будто одна громадная, тяжёлая нога. И тихонько дребезжит стекло в окне.

Янкеле прижимается к стеклу, прислушивается к пронзительному солдатскому свисту, выпячивает губы и тоже пробует насвистывать:

— Соловей, фьююю, соловей…

Солдаты кончились, можно опять поплакать. Вдруг Янкеле замечает городового. Городовой стоит на углу, и пыль после солдат садится возле него на землю, будто она тоже боится его длинной, изогнутой шашки.

Янкеле быстро натягивает штанишки, допивает молоко без сахара — всё, как умный мальчик, чтобы городовой ничего плохого не подумал — и садится к окну рисовать. Мама, когда уезжала к папе, подарила Янкеле цветные карандаши. (А он всё равно плакал!)