Действительно, старый граф испугался, слушая рыжую Адельгейду; он охотно взял бы обратно свой приговор. Но он не мог этого сделать: крестьяне смотрели на него в упор — они были уверены, что он, как верховный судья, не может уничтожить свой собственный приговор.
— Уведите ее, — дрожащим голосом произнес старый граф, — сегодня, с наступлением сумерек, сделайте то, что я приказал. Эта женщина никогда больше не должна показываться у нас. Пусть вернется к своему мужу, висбаденскому палачу.
Крестьяне вытащили Адельгейду из комнаты. Ее отвели в темницу, куда не проникал ни один луч света, и там ей дали кусок сухого хлеба и кружку воды. Под вечер вся деревня пришла в движение. Можно было подумать, что настал большой праздник. Изредка раздавались крики:
— Сегодня в Шенейхе большое торжество! Сегодня мы избавимся наконец от Красной мамзели! Мы выгоним ее из деревни, натравим на нее собак и так высечем, что она не так скоро забудет нас!
На большой поляне вблизи деревни собрались чуть ли не все крестьяне со своими семействами. Луна ярко светила, и звезды горели в вышине. Посередине поляны был воздвигнут толстый столб. Возле столба стояло два здоровенных парня, которым на этот раз было поручено исполнять обязанности палачей. В руках они держали кожаные бичи, которыми со свистом размахивали в воздухе. У подножия столба было воздвигнуто маленькое возвышение шириной в стол.
Вдруг собравшаяся толпа заколыхалась и все взоры обратились в сторону деревни, откуда приближалась печальная колесница. На ней сидела рыжая Адельгейда. Ей надели на голову соломенный венок, а в руки дали букет из крапивы и чертополоха. Колесницу, в качестве почетной стражи, сопровождали шесть молодых крестьян. На поляне даже выстроился «оркестр», инструментами служили разбитые горшки, воронки, глиняные кувшины и какая-то старая, дырявая труба, а старый, полупомешанный деревенский портной извлекал невозможные звуки из полуиспорченного контрабаса.
Лицо Адельгейды как бы застыло без всякого выражения; она совершенно не шевелилась, когда шла на невероятный, невыносимый позор, ее своеобразная красота еще резче бросалась в глаза. Когда телега доехала до места казни, старшина подал знак, и Адельгейду сняли с нее. Молодые парни хотели отнести ее к позорному столбу, но она без всякого смущения громко воскликнула:
— Оставьте меня! Я еще твердо стою на ногах и буду твердо стоять и тогда, когда сокрушится величие гордого владетеля замка.
