— Боже! — воскликнул шустрый Трясина. — Неужели вы сразу догадались, что мы пришли вас убить и ограбить?
— Ну, ограбить — не ограбить, — внес ясность Иван Григорьевич, — а телевизионщикам я не шибко доверяю.
Мы вошли в главную комнату врага. Враг жил с розовыми обоями. На серванте стоял танк.
— Дело моей жизни, — по-простому, по-доброму сказал Иван Григорьевич, показывая на авторские экземпляры, выставленные в честь нашей встречи. Подняв ногу, поодаль от танка кружилась балеринка. Одна книга — самая знаменитая — лежала крошечной фотокопией.
— В самиздате издавались, — игриво отметил Трясина.
— Читатели делали. А что оставалось, когда роман изъяли из библиотек?
— Так вы диссидент! — подобострастно глумился Трясина.
— Возможно, — потупился хозяин. — Но с обратным знаком.
Бюст самого Ивана Григорьевича с молодцеватым лицом черного металлического цвета расположился на подоконнике. Мы стали расставлять аппаратуру.
— Теперь мы вас подгримируем, — сказал Трясина и достал коробку с гримом.
— Да чего меня реставрировать! — возмутился, нос некоторым кокетством, Иван Григорьевич.
— Не скажите, — покачал своей перекрашенной головой Трясина и принялся румянить старика. Он вынул губную помаду и сделал ему большие красные губы. Ивана Григорьевича можно было немедленно выставлять в гробу напоказ такой же сволочи, как и он сам.
— Зачем помада? — заволновался Иван Григорьевич. — Я же мужчина.
— Иначе дыра будет вместо рта, — строго пояснил Трясина.
— А вы, собственно, из какой телекомпании? — вдруг с подозрением спросил загримированный враг. — Ведь вы все вырежете!
— Не вырежем! — Я улыбнулся ему и сел в кресло, а он сидел на стуле и волновался, сложив на стол некрасивые руки.
— Мотор! — крикнул Трясина самому себе.
Поскольку камера была без кассет и без батареи, Трясине нечего было делать. Он только смотрел в слепой глазок, оттопырив зад.
— Иван Григорьевич! — сказал я приподнятым голосом. — Вы…
— День добрый, уважаемые зрители! — перебил меня Иван Григорьевич.
— Да-да, — сказал я. — Вот только насколько он добрый, этот день?
Иван Григорьевич нахмурился.
— В трудное время мы живем, это верно.
— И вот мой первый вопрос: расскажите о вашем детстве.
— Я ветеран, — заговорил Иван Григорьевич. — С первого дня войны бил фашистов. Под Варшавой меня контузило. После войны под руководством маршала Рокоссовского наводил в Польше порядок. Там было много всякой нечисти.
Я непроизвольно кивнул головой.
— Победа далась нам нелегко. — Он резко встал со стула и вышел из комнаты.
