- Дорогой мой исцелитель, - обратился я к профессору. - Вот и закончились ваши мучения с моей персоной. Чувствую себя превосходно. Здоров, извините за сравнение, как бык.
И так стукнул себя в грудь, что даже в голове загудело.
- Да, здоровьем вас матушка-природа не обидела. - Свердлов медленно поднялся из-за стола, заложив руки за спину. - Но...
Это "но" меня сразу насторожило, хотя старался не подавать виду.
- Сейчас бы к ребятам, в полк, - подавив волнение, выдавил я из себя слова, которых сам боялся. - Там хлопцы при деле, летают, бьют фашистов.
Свердлов опять опустился в кресло: - Я все понимаю. Но вы, молодой человек, летать уже не сможете.
Меня словно окунули в ледяную купель:
- Как не смогу? Я же здоров. Вижу вас во всех ракурсах, читаю таблицу от верхней до самой нижней строки. Вы просто ошибаетесь, профессор, делая такой вывод!
Моя речь стала сбивчивой, слова буквально натыкались друг на друга, почувствовал, что дальше говорить не смогу.
- Возможно, я не прав, но вот послушайте научное заключение профессора Александра Васильевича Вишневского применительно к нашей ситуации: "Едва ли с одним глазом летчик сможет при посадке правильно определить расстояние до земли. Он теряет так называемое глубинное зрение. От этого не уйти: закон физики".
Профессор назидательно поднял вверх указательный палец, развел руками.
- Это также и закон медицины.
- Теоретически это так, - не сдавался я, - но ведь летали же с одним глазом летчики. И как еще летали!
- Это исключительные случаи, но никак не основание дать вам "добро". Сделать это я не имею права.
Лицо профессора сделалось непроницаемым, неумолимым. Я подошел к окну, прислонился к холодному стеклу лбом. Где выход? Что мне делать?
- Тогда... тогда, пожалуйста, напишите справку, в которой бы значилось, что такой-то летчик направляется в свою часть для прохождения дальнейшей службы. Обещаю вам, что кем угодно буду: механиком, укладчиком парашютов, вооруженцем. Даже воду и дрова на кухню возить согласен, только пустите в часть.
Но Свердлов был неумолим! Он, как гвозди, заколачивал слова в мою зыбкую надежду:
- Все, юноша. Ваша летная карьера закончилась, и с этим надо смириться...
Смириться! Неподатливый ком подкатился к горлу, было такое состояние хоть в прорубь. Смотрел в окно на широкий госпитальный двор, где медсестры провожали нескольких офицеров с вещмешками и шинелями в руках, старался успокоиться.
- Не буду вам говорить высокопарных слов, профессор, вы их немало наслушались, - начал быстро и горячо, боялся, что он прервет и любезно покажет на дверь.
