– Дочка. Двое внуков.
– Где она?
– В Москве. Там вышла замуж. Я живу в огромной квартире, которую мне не оплатить, а она мается в комнатушке…
– Почему ей не переехать сюда?
– Она хочет. Но тут же болото. Ни ей, ни мужу тут не найти работы.
– А кто она у вас?
– Художница по тканям. Сейчас, хоть и сидит дома, оформляет детские книжки. Ее муж журналист.
Она смотрела на меня, как на какое-то чудо света, я не могла понять ее изумления.
– Знаете... мне так странно слышать, что вот люди бывают журналистами, художниками, писателями…
– Но ваш муж…
– Послушайте, Евгения Ивановна, я ведь тоже читала вашу рецензию. Он хранит ее, как реликвию. Так вот, я ее читала, и у нас с Виктором некоторое... разночтение. Конечно же, я ничего ему не сказала… – Она вдруг звонко расхохоталась. – Особенно смешно про ту бабу, у которой после мотоцикла и беготни по пляжу прическа остается волосок к волоску. Вы ему написали, что вместо такой бабы представляется двухлитровая бутылка липкого лака для волос, а может, и мебельного. И знаете, на что он заменил прическу? – Она опять захохотала.
– На что?
– На белую блузку, которая после всех катавасий остается белоснежной…
Да, она смеялась, но в смехе ее не было предательства, так смеются любящие женщины, замечающие за мужьями милые, трогательные, мальчишеские выходки. Она не издевалась, она умилялась.
Потом мы с ней поехали в лицей за пацаном.
На этот раз он поцеловал и меня, чем привел в ужасное смущение. Что там ни говори, но мальчик выглядел старше своих лет, крупнее сверстников, а потому телячьи нежности ему не очень-то шли.
Заметив мое смущение, Яна сказала:
– Это еще что! В первом классе он бросился целовать учительницу, которая поставила ему пятерку. Та, бедная, отшатнулась и опрокинулась на пол вместе со стулом. Ну сколько раз я тебе буду говорить, что твои поцелуи уже можно оставить? До поры.
– До восемнадцати лет? – уточнил Кирюша.
– Это как получится.
– Прости, мамочка, больше не буду.
– За что «прости»? Ну за что «прости». Вечно у тебя «прости», «спасибо», «пожалуйста», а воз, как сказал Крылов, и ныне там, Потом, после обеда, уже без Кирюши, она пожаловалась мне:
– Ну такой сговорчивый, такой любезный… Весь в папочку. Тот тоже мог сказать все, чего вы ждете. Но делал только по-своему. И уж такие подлянки с извиняющейся улыбкой на лице.
– Он жив?
– Даже дерьмо однажды тонет.
Вечером у Аполлоныча с Яной были дела, однако Яна не забыла и обо мне.
– Я заодно сдам вашу квартиру. Там большая тусовка соберется, найду кому…
