– Безусловно! Безусловно! – поспешил сказать главврач кремлевской больницы. – У товарища Андропова гемоглобин в крови пришел в норму…
«Хитер ты, Горячев, ох хитер, – подумал Черненко. – Вот ведь как вставил намек, что никого разгонять не собирается, если сядет в андроповское кресло. Но подожди, мы тебя похитрее».
И, не слушая доклада главврача о здоровье Андропова, спросил у Чебрикова:
– А вообще там в Уренгое есть сейчас иностранцы?
– По счастью, нет, – ответил тот. – Были французы и немцы, монтировали компьютеры и электронику на компрессорной станции, но неделю назад все закончили и сейчас в Швейцарии на лыжах катаются… Только вот этот Зигфрид Шерц летит сейчас в Уренгой. Прикажете вернуть самолет в Москву или посадить его по дороге, где-нибудь на Урале? В Москве он мельтешить будет, я думаю, постарается на другой рейс сесть. А на Урале…
– Да, сажай на Урале, – согласился Черненко.
– Слушаюсь, Константин Устинович. – Чебриков поспешно встал и пошел к лифту.
– А что касается этого… – пожевал губами Черненко, заранее предвкушая, какую мину он подложит сейчас Горячеву, – здоровья товарища Андропова, то мы все верим нашим врачам. Но, это самое… вряд ли доктора позволят Юрию Владимировичу лететь в Уренгой на открытие газопровода. Да и мне тоже – стар уже, эмфизема легких, а там морозы собачьи. Так вот, это самое… не полететь ли вам в Уренгой во главе правительственной делегации, а? – И Черненко впервые за все это время прямо взглянул Горячеву в глаза. И взгляд его был чист, мягок и доброжелателен. – Вы у нас самый молодой…
Горячев все понял. Но улыбнулся как ни в чем не бывало:
– Конечно, я полечу. Если товарищ Андропов меня направит… – И вдруг стремительно встал, всматриваясь в глубь коридора.
Там, в глубине коридора кремлевской больницы, врачи осторожно везли по паркетному полу кровать с капельницей. На кровати под простыней лежал Андропов. Горячев поспешно и негромко сказал:
– Товарищи, прошу встать. Это Юрий Владимирович.
«Не курить! Пристегнуть ремни!» – вспыхнуло табло. Зигфрид Шерц испуганно выглянул в иллюминатор и одновременно почувствовал животом, что самолет резко идет на снижение. Какого черта? Ведь до Тюмени еще три часа лету!
За толстым стеклом иллюминатора было ослепительное солнце, внизу, под самолетом, – заснеженная, белая Россия с редкими проплешинами Уральских гор и серой щетиной припорошенной снегом тайги. Но Зигфриду было плевать на этот пейзаж. Черт их знает, этих русских! Может быть, какой-нибудь пьяный механик сделал что-то не то, у самолета разгерметизировался бензобак и они вот-вот взорвутся?! Или навигационные приборы отказали, как у того корейского авиалайнера?! Или все пилоты пьяные, он же видел командира при посадке – нос красный, явный алкаш, – и сейчас он просто шлепнет самолет о землю!..
