— Да врешь…
— Она — почти голая, обнимала сержанта! У меня на глазах!
— Да не верю!
— Не веришь, тогда пошел вон!
Нестеров рухнул на подушку и закрыл глаза.
Вартанян молча вышел.
Не прошло и минуты, как дверь палаты с треском распахнулась и вбежала Ирина. Она замерла рядом с койкой Нестерова. Глаза ее были полны слез.
— Дурак! — сказала она. — Кретин. Тупица… Что ты видел? Ну что ты видел?! Шарыгина видел в моей комнате?! Да, все верно! Это я попросила его, чтобы он разбудил меня, если вас поднимут по тревоге. Я очень боялась, что ты уедешь на войну, не простившись со мной. А мне надо было успеть сказать тебе… сказать тебе, что я…
Ирина прижала ладонь к губам, покачала головой. Ее глаза были полны слез.
— И Шарыгин пришел ко мне. Да! Я дала ему с собой в дорогу шоколадных конфет. Мы несколько минут говорили о тебе. Если бы ты слышал, как тепло он отзывался о тебе! Он называл тебя своим кумиром, образцом для подражания. Он боготворил тебя! Он так хотел быть на тебя похожим… И я тоже сказала сержанту, что… очень хорошо к тебе отношусь, что… В этом мы с ним оказались единомышленниками, друзьями. И я попросила Шарыгина, чтобы он берег тебя. И он пообещал, он поклялся…
Ирина вдруг разрыдалась и выбежала из палаты.
Через два месяца Нестерова выписали из госпиталя. Ему дали отпуск по ранению. Очень хотелось в Волгоград — домой, к родителям, и все же сначала он поехал на Брянщину.
Он шел по разбитой дороге, чувствуя хмельное головокружение от пахнущего весной воздуха. Нарочно со шлепком ставил промокшие сапоги в заполненные талой водой рытвины, в поток распутицы, чтобы хрустящая, как подмоченный сахар, грязь выпрыгивала из-под ног в разные стороны. И в душе у него была огромная и упругая пустота, ни мыслей, ни желаний, и только маленькой точкой давала о себе знать рана — как будто посветлело после продолжительной и тяжелой грозы, но дождь еще дрожал в воздухе, сыпался сверху тихой мягкой росой.
Потом он ехал на трясущейся телеге и смотрел, как старик, согласившийся его подвезти, подхлестывал мокрым обрывком пеньковой веревки худую лошаденку.
— Командир! А-а, командир!
Нестеров не слушал старика. Он, как соскучившийся по другу мальчишка, мысленно разговаривал с Шарыгиным, который словно вел его к себе домой. Они, уставшие, мокрые, падали с разбегу в потемневший снег, вставали, не отряхиваясь, и потом всем телом, с поднятыми руками, валились на черную скирду соломы. Шарыгин все торопил, не давая перевести дух, тянул лейтенанта за рукав и ступал по этой земле так, будто она вращалась под ним с бешеной скоростью, будто она улетала, а он держался на ней своим чудодейственным притяжением.
