Начался прилив. Ганнон приказал править в устье. Вскоре все суда стали на якоря. Зыбь тихо и равномерно покачивала «Сына бури». Он то поклевывал острым носом, то опускался на воду своей крутой кормой. Ганнон не сводил глаз с туго натянутых якорных канатов.
Затем приказал:
— Спускать лодки!
Ликс не имел гавани. На песчаной отмели сушились сети, лежали килем вверх рыбачьи челны. Город просыпался. Слышались негромкие, однообразные удары.
— Ручные мельницы! — сказал Малх шагавшему рядом с ним Гискону.
Эти звуки напомнили карфагенянам далёкую родину, милых сердцу женщин с перепачканными мукой руками, свежую, хрустящую корочку пшеничной лепёшки.
На берегу карфагенянам встретился лишь рыбак с ивовой корзиной на плече. На дне её шевелили хвостами жирные окуни. Но близлежащая улица была полна людей, с тревогой и любопытством наблюдавших за пришельцами.
К Ганнону подошёл человек в полотняной одежде. Склонив голову, он передал Ганнону приглашение городского старейшины посетить его дом.
Путь их лежал мимо невысокого здания с круглыми колоннами из чёрного негниющего дерева. В Карфагене этому дереву, называемому цитрусом, не было цены. Из него делали самые дорогие столы.
На пороге здания люди в белых плащах курили благовония. Догадавшись, что перед ним храм, Ганнон молитвенно поднял ладони вверх.
Другие дома имели два этажа, нижний — каменный, верхний — деревянный, из того же цитруса. Стены были украшены резными изображениями виноградной лозы.
Городской старейшина встретил Ганнона у дверей своего дома. Это был немолодой сухощавый человек с прищуренными внимательными глазами и крючковатым носом.
— Мир тебе, мир дому твоему! — приветствовал он Ганнона и жестом пригласил его войти внутрь.
Тростниковые завесы на окнах были опущены, в комнате стоял полумрак. Пол был покрыт ковром. Кроме низкого сиденья без спинки, в жилище старейшины не было никакой мебели. «Как у меня в доме!» — подумал Ганнон.
Хозяин указал на сиденье, а сам опустился прямо на ковёр.
Узнав, что Ганнон сын самого Гамилькара, старейшина почтительно произнёс:
— Имя твоего отца и его подвиги известны в моём городе. Мы все скорбим о его гибели.
Старейшина хлопнул в ладоши, и рабы внесли поднос с жареным гусем. И гость и хозяин ели гуся руками, изредка вытирая их о хлебный мякиш. Ликсит бросал кости прямо на ковёр, где вертелась чёрная собачонка.
— В твоём городе она бы угодила сюда! — указал он на поднос.
— У каждого народа свои обычаи, — отозвался Ганнон. — У троглодитов, что роют пещеры в земле, любимая еда — сушёная саранча. Они перемалывают её, мешают с молоком и так пьют. Люди Янтарного берега питаются коровьим маслом, один вид которого может у меня вызвать рвоту. Мы же любим жареных собачек.
