— О! Блаженные воды Кво! Я свободен! После стольких лет я свободен! Я схожу на то место, сложу вам памятный знак из самых тяжелых камней! Череп гада положу сверху, чтобы было видно всем!
Устроившись на циновке, они пили легкий, чуть пьянящий эль, ели стрекоз и присоленных комаров, срывая их с длинной вязанки на стене. Борбон рассказывал о жизни в Мокро и южных землях, вспоминал самые любопытные слухи, а когда стемнело и друзья вышли на берег озерка, чтобы полюбоваться восходом луны, Шмак-Кин решился задать мучивший его вопрос. Почувствовав себя нужным столь важным лягушам, Кваакум сразу преобразился, на уголках его сухоньких губ появилась улыбка, и глаза прояснились так, что в них можно было увидеть первые вечерние звезды.
— Цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла, — повторил он, медленно приседая на камень. — А ведь умерла она не сразу…
Шкрэк замер, приоткрыв рот. Ямбульский будто не замечал комара, зудящего рядом.
— Чахла, потом сохла, потом, только потом сдохла… — Кваакум, прислонившись щекой к трости, некоторое время слушал тишину.
— Может, от любви, все ж? — осторожно спросил маркиз.
— Нет, это исключено. Смерть от любви обычно более скоротечна. И обратите внимание на последовательность слов, вернее, этих трех емких как мировой пруд понятий «чахла», «сохла», «сдохла»… — отшельник вздохнул, глядя в направлении самой яркой звезды. — Чахла — силы покидали ее, медленно, незаметно, но изо дня в день. Когда сил не осталось совсем, она начала сохнуть — капля за каплей терять драгоценную влагу, пока не наступила смерть.
— Может, ей нужно было водички попить? — снова предположил Борбон.
— Исходя из начальных условий — бессмысленно, — Кваакум стрельнул языком в подлетевшего комара и промазал. — Картина, в общем-то, ясна, — продолжил он. — Цапля умерла от старости, одиночества. Да! Однажды она прилетела на далекий, забытый всеми пруд, думая найти там покой, скрытую глубоко на дне мудрость. Днями, ночами она стояла по колени в воде, глядя на свое отражение и слушая шелест прибрежного тростника. Однако довольно скоро все это ей надоело, чаще вспоминалось родное болото и множество гнезд в зеленых камышах, но улететь назад она уже не могла — на горе, возвышавшейся над прудом, поселился орел, зорко следящий за ней большим блестящим глазом. Так и стояла она долгие годы. Горячее солнце до боли жгло ее тело, холодные дожди поливали ее; одинокая, всеми забытая, она стояла, глядя в воду и видя лишь себя одну. Она состарилась. Силы покидали ее, а вокруг не было ничего, кроме одиночества. Длинные, некогда сильные ноги уже не держали ее; как осеннюю листву ветер срывал с крыльев перья, и они плыли куда-то, светлые, легкие и пустые, как мечты. Скоро ее голое тело сморщилось, высохло совсем — она упала и сдохла.
