Она сидела спиной к двери, в которую я волею случая заглянул. На ней был тонкий джемпер с глубоким вырезом на спине. Температура в комнате соответствовала температуре поздней осени в Париже, то есть жары далеко не ощущалось.
А эта чертовка сидела с классически прямой и возмутительно голой спиной, чем резко выделялась из толпы других, тщательно укутанных юных прелестниц. (Обнаженность и молочная белизна спины поразили меня. Никогда не думал, что эта часть тела может выглядеть столь эротично.) Она медленно повернула голову, и я поймал ее оценивающий, пронзительный взгляд — взгляд пантеры. Пантеры перед прыжком.
Мы стали любовниками в ту же ночь. Она действовала уверенно, не заискивала, не задавала лишних вопросов, и это импонировало. Мне понравилось ее умелое неистовство. В ту ночь я напрочь забыл о своем недуге. О весьма тревожном диагнозе. Я вновь почувствовал себя «на коне»!
По возвращении в Париж я даже вспоминал о ней. Не слишком часто, но — с приятным послевкусием.
Она мне писала. Красивым, округлым почерком. Очевидно, тщательно продумывая тексты и грамотно приправляя их цитатами и виньетками — словно выпекала замысловатые крендели. Эти письма почему-то не были похожи на нее, они шли вразрез с ее необузданной страстностью. Кроткий их тон несколько сбивал с толку. И я невольно втянулся в предложенную ею новую игру, поддался очередной интриге. Она говорила, что замужем, и это в какой-то степени усыпило мою недремлющую бдительность.
Однажды, поступившись многолетними принципами, я принял ее в Париже. Поездку, правда, организовала она сама. Поставила перед фактом: мол, прилетаю, захочешь увидеть — встречай в аэропорту. Ва-банк играла, чертовка! Не оставляла выбора. Прислушался к себе, и меня зазнобило — интрига всегда увлекательна. Ву а ля, подумал, остановиться я всегда смогу! Уж лучше пожалеть о том, что сделано, чем наоборот…
К тому времени я уже начал заплывать жирком. В прямом смысле и в переносном.
Меня никогда не устраивал размеренный и скучный образ жизни моих родителей — добропорядочных парижских буржуа. Все в их жизненном укладе было разложено по скрупулезно отлакированным полочкам с ажурными салфеточками, все было расписано на годы вперед, продиктовано незыблемыми законами, установленными еще моими прапрадедами, где-то между двумя революциями, я полагаю. А может, и раньше. Кто знает.
Будучи послушным мальчиком, я старательно внимал советам своих родителей, примерно учился, соблюдал все семейные ритуалы — отдавал визиты, отмечал торжества, — вообще безропотно выполнял все, чего от меня требовали. Или почти все.
