Однако наступила эра самобичевания, где счастливы лишь те, кто еще не придумал несчастья. Те, кто так любят мыслить, размышлять. Думать, узнавать и задавать вопросы, на веки прокляты возможностью видеть свои ошибки, осознавать их. И, соответственно, мучиться невозможностью их исправить. И это самобичевание, наверное, все-таки не нужное, крадет ту часть жизни, которую можно было потратить на нечто более важное и более приятное, чем преувеличенная рефлексия.
С другой стороны, в этом есть нечто святое. На ум приходят великомученики.
Только люди сами создают себе мучения. Как Франс, например. Я не представляю откуда, но я знаю, что Франс стремится к полной отстраненности от мира. Может быть, секрет в его прошлом. На самом деле, секрет всего – в прошлом. Все, что происходит лишь еще одно звено в цепочке, которая началась задолго до нашего рождения. Я не знаю, что было с Франсом раньше. Только какие-то бессвязные отрывки. Поэтому я не могу судить прав он в этом своем желании стать неприкосновенным наблюдателем, до сердца которого никто не сможет достучаться, или нет. Но я часто чувствую стыд и вину за то, что я стою между ним и его целью.
Это не самонадеянность и не тщеславие. Я просто знаю, что он связан со мной, что я в его сердце, и он ничего с этим не может поделать. Но и он винит себя. Винит себя в том, что он, как ему кажется, стоит между мной и моей работой, между мной и Луи. Но он не прав. Это мой собственный выбор, мое собственное распутье, где я решаю, что для меня важнее. И для меня важнее ты, Франс.
Лоренс. Маленький Принц, нежный воздыхатель Шопена. Почему я разбил ему сердце?
Ведь Лоренс важен для меня. Важен, как и его музыка. Я так хотел, чтобы он нашел себя. И, кажется, он нашел, так что же случилось? Что его так обидело? Обидело?
Почему я не заметил?
– Не правда. Что случилось, то случилось. Не ешь себя – козленочком станешь. С чего ты взял, что я разбил ему сердце?
– Это было по нему видно. Сам подумай. Он оборвал игру на середине и ушел. А ты его заботливо выпроводил.
– Но…
– Эрик, иногда твоя наивность меня поражает. Ты был… ты был слишком увлечен моим присутствием как таковым. Ты перестал замечать слишком очевидные вещи.
На секунду замираю, и кусочки мыслей, как мозаика, передвигаются, сами собой складываются в ясный вывод: Франс прав. Сердце болезненно сжимается. Хрупкая ваза, Лоренс, рассыпалась на мелкие осколки под моим неумелым взглядом.
Наступило мое время для самобичевания.
