Не получалось.
Вроде бы было желание, чувствовалось, как вызвать корешей, а не получалось, и все!
Горобец плеснул водки, скептично посмотрел на стакан и отставил его в сторону.
Не то! В других случаях стакана достаточно, однако здесь – не то!
Ничего, можно найти более сильное средство!
Матрос поднялся с дивана и направился в угол, туда, где непреступной твердыней возвышался массивный сейф со множеством хитроумных запоров.
К кокаину Горобец пристрастился в дни войны. Местные жители чуть ли не задаром снабжали матросов этим превосходным средством. Стоит принять – и душа направляется в рай. В тот самый, о котором любили говорить попы.
Вот он, волшебный белый порошок, делающий восприятие тоньше!
Красные от систематического применения кокаина ноздри Горобца задвигались, предвкушая желанный момент. Захотелось улететь, попасть в воображаемые райские кущи, однако сейчас Федор просто не мог позволить себе подобную роскошь.
Не рай, но сила!
Минута, другая…
Федька почувствовал, как воспаряет душа, взмывает ввысь, дабы с высоты полета узреть, где могут находиться люди в черных бушлатах.
Братки!
Было такое ощущение, что он вот-вот прорвется сквозь расстояние, докричится без звука, одной мыслью. Вот только чуть…
Братки!
Но этого «чуть» упорно не хватало.
Пришлось принять еще дозу. Рискуя на этот раз не совладать с сознанием, заклиниться не на деле, а на удовольствии.
Совладал. Зов вновь попытался пробиться до тех, кто хочет и может помочь.
Пальцы Горобца шевелились, как будто наматывая нити, даже не нити, тончайшие лески небесного эфира, с помощью которых можно подтянуть поближе кого-нибудь из близких, родных…
Никак!
Буквально в последний момент, когда казалось, что уже подцепил и сейчас можно будет довести свой призыв, что-то срывалось, а вместо крика получался неслышный сип.
И в крест, и в бога душу мать! Тринадцать якорей с размаха в одно место!
Действие кокаина еще не прошло, а матрос выхватил из массивного золотого портсигара начиненную самосадом папиросу, нервно щелкнул зажигалкой.
Табак сгорел в две судорожных глубоких затяжки. Федька с силой загасил папиросу о стол, на котором среди многочисленных черных ожогов еще кое-где проглядывали следы былой полировки.
– Гришка!
Грозный рык вырвался из горла, раскатом прошелся по вагону.
На перроне в невольном испуге сжались часовые.
– Гришка! Мать через туды в коромысло!
Бугай влетел взъерошенный, с зажатым в руке ремнем сабельной портупеи. Рот Григория был испачкан в яичнице. Видно, крик вырвал помощника прямо из-за стола.
