Я разложил постель, с презрением глядя на серо-синее клетчатое одеяло. Точно таким же одеялом я укрывался дома – до того, как меня отправили в интернат. И это космическая станция? Крепость экзоразведчиков?
Блин! Стоило ради этого уходить из интерната! Ведь Елена Борсовна – она же не зверь. Ну, рассказал бы ей, как дело было. Ну, получил бы скакалкой по заднице… В изоляторе посидел бы недельку-другую. В Лачуги отправлять – это же крайняя мера, для отщепенцев.
Станция показалась мне страшной, чужой. Каюту наполняло множество непривычных звуков: что-то пощёлкивало под полом, попискивал уснувший дисплей. Откуда-то снизу раздавались едва ощутимые удары, становившиеся всё сильнее и сильнее. Станция корректировала орбиту, и от лёгкой вибрации двигателей становилось не по себе.
Я нырнул в постель и уткнулся лицом в кусачее шерстяное одеяло. Хотелось зареветь, как девчонка. Одеяло пахло точно так же, как то, что я оставил дома. Последний кусочек прежней жизни… Ничего. Это я устал. Не выспался. Завтра всё будет по-другому.
С этими мыслями я уснул.
* * *
Снилось мне что-то сумбурное и тревожащее, как обычно бывает на чужом месте.
Во сне меня всё-таки отправили в Лачуги. Там я никогда не был и не знал, как они выглядят. За глинобитной хижиной поблёскивали струны железной дороги. Подъехал электровоз с открытыми настежь дверями; в тамбуре, на узлах и чемоданах, нахохлившись, сидела Иришка. Она смотрела на меня невидящими глазами, и от этого становилось не по себе.
Малыши с пятнистыми лицами тянули меня к утонувшему в тумане полю. Я отбивался, крича, что мне нужно на поезд, что я опаздываю, но карлики не слушали. Их лапки стали неожиданно сильными и цепкими. Тут я понял, что сейчас поезд уедет и произойдёт что-то непоправимое.
Я всё-таки вырвался, раскидав обидчиков, но было поздно. Поезд тронулся, а я побоялся запрыгивать на подножку: уж очень быстро мелькали вагоны. Тоскливо запикал семафор, и я проснулся.
Пиканье продолжалось. Я помотал головой спросонья и потянулся к брелку управления каютой. Сервис-система догадалась, что я проснулся, и отключила сигнал. Здорово! У нас в интернате по-другому. Будильник верещит как резаный, и пока не откликнутся все, кто в комнате, не угомонится.
Ожил инфодисплей. В уголке красным мигал конвертик – пришло письмо. Николай Джонович сообщал, что в полвосьмого по станционному времени меня поведут к Визионеру. Просил быть готовым. Сам он подойти не сможет – дела. Что ж, дела так дела.
