— Ну, так часто бывает. Человек до последнего все держит в себе. Как ты думаешь, мог ли он это сделать, а ты бы об этом не знал?
Он пожал плечами:
— Все может быть, что ж.
— А к тебе он никогда не приставал?
— Нет! — Он разгневанно посмотрел на меня. — Вы ваще за кого меня держите?
— Насильникам часто все равно, какого пола их жертва. Я должен был задать этот вопрос, извини.
Тут я вспомнил, о чем просил ленсман: добиться признания или отчетливых показаний. Но еще когда я входил в кабинет, у меня уже было такое чувство, что об этом и речи быть не может.
Я пристально посмотрел на него и осторожно начал:
— Теперь о другом, если можно, Ян Эгиль. Я хочу тебя попросить вспомнить, что произошло десять лет назад.
Его глаза сузились, и он как будто затаил дыхание.
— Мы же с тобой именно тогда и подружились, и поэтому я сейчас здесь. Нам было так хорошо вместе — тебе, мне и Сесилии?
Он ответил мне выжидающим взглядом.
— Ты помнишь, что тогда произошло?
Он продолжал молча смотреть на меня. Черт! Только бы его не спугнуть!
— Твой отец упал с лестницы и сломал шею. Твоя мать заявила, что это случилось во время ссоры. Но перед этим отец и ты оставались дома одни. Ты помнишь это?
Он сомкнул губы и еле заметно, но все же утвердительно кивнул.
— Я думаю, ты играл своим паровозиком.
— Мой паровозик. Он у меня сохранился! — оживился на секунду Ян Эгиль.
— Он был такой классный! — подхватил я.
— И позвонили в дверь… — медленно произнес он.
Я подался вперед, затаив дыхание в надежде, что он продолжит, но он замолчал.
— И позвонили в дверь, — повторил я.
— Да. Кто-то пришел. Я слышал, как они ссорились, но продолжал играть в паровозик. Я не хотел их слышать!
— Они ссорились? Мама и папа?
— Это была не она! Это был мужчина. Мужской голос.
Меня как будто ударило молнией.
— Что?! Как ты сказал?
Он непонимающе уставился на меня:
— Мужской голос. Потом ничего не помню, а потом — я стою на лестнице, а он там внизу лежит. И звонок в дверь — мама пришла. Она громко кричала и так на меня смотрела, будто это я его… Но это же не я! Всегда я во всем виноват!
Он закрыл глаза. На мгновение мне показалось, что ему снова шесть лет и его сейчас накажут за то, чего он не делал.
— Последнее, что помню, — как она кричала. И все. А потом уж — как мы у Ханса в снежки играли.
Меня будто захлестнуло волной, которая наконец достигла берега. Дышать было нечем. Почему он ничего тогда не сказал? Почему не нашлось никого, кто бы его спросил? Или его спросили, а он не ответил? Может быть, он сейчас впервые рассказал об этом? У меня голова закружилась от налетевших вихрем мыслей. Что скажет Йенс Лангеланд? Вибекке Скарнес не попала бы в тюрьму, если бы мы знали об этом загадочном мужчине тогда, в семьдесят четвертом! И… имеет ли эта информация какое-то отношение к тому, что произошло сейчас, десять лет спустя? Действительно ли смерть ходит за ним по пятам, или это просто чудовищные совпадения?
