Он медленно, преодолевая сопротивление этой густоты, поднялся по крыльцу, открыл тяжелую дверь и вошел. Сразу пахнуло чем-то очень чужим. Воздухом горячей пустыни, может быть. Или обжигающим дыханием наднебесья. Плотность внутреннего пространства сжимала Морла, словно тисками. Он медленно пробирался вперед сквозь эту гущу, туда, где горели крохотные свечи. В вязком пространстве плыл голос. Голос был крепок и уверен, но иногда чуть-чуть подрагивал. Он принадлежал старому человеку, очень старому. Морл чувствовал, что этот человек здесь один. Для кого он произносит эти слова, строгие, сильные, напевные? Морл не знал исконного языка провинции Россия, на котором говорили русские, полурусские и даже четвертьрусские. Но эти, совершенно незнакомые, слова входили в него, как дождь в рыхлую землю, и претворялись там, внутри, в смысл. Старик говорит очень древние слова, понял Морл.
– Я иду приготовить вам место. И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы и вы были, где Я. А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете. Фома сказал Ему: Господи! не знаем, куда идешь, и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь.
Морл забыл об огне, позвавшем его сюда. Здесь он обнаружил то, что затмило собой огонь. Жизнь – иную, чем у него, и потому непонятную, опасную, угрожающую бесконечностью какого-то пути. Существо прихотливое, изнеженное, несмотря на то, что всю жизнь почти прожил в глухой лесной трущобе, среди уподоблявшихся своему богу камнелюдей, Морл не мог не ощутить открывавшейся здесь бесконечности. Стенки, отделявшие его сокровенное нутро, «я» в чистом виде, от внешнего мира, были чрезвычайно тонки. Это можно было бы назвать болезненной чувствительностью – если бы он мог испытывать боль. Вместо боли его существо испытывало лишь дискомфорт.
Жизнь вообще – это всегда дискомфорт. Жизнь бесконечная должна быть бесконечным дискомфортом.
Морл не любил и боялся бесконечности. Она тревожила, отнимала ощущение покоя. Он знал, что когда-нибудь наконец умрет. В этом знании был покой. Напевные слова старика разрушали покой. Каждое слово было врагом.
И в каждом было неизведанное. Морл стоял не дыша и боялся признать в этих словах то самое…
Бесплотные руки его наткнулись на нечто, чего не могли объять.
Даже тень этой мысли рождала ненависть. Никто не способен на такую любовь. Никто. Людям она не под силу. А не людям не нужна. Так зачем же она здесь, зачем входит в него, как дождь в рыхлую землю, зачем она вообще существует,
