– Странно! – сказал Уоттон. – Все это похоже на рождественскую открытку. Наша мрачная salle d'attente[17] скоро превратится в пародию на домик рождественского деда.
– Все тут пародия на пантомиму, – тихо и тревожно сказал Понд, – и, как вы говорите, это очень странно.
Помолчав, Уоттон резко спросил:
– Что вас беспокоит?
– Если и не беспокоит, то интересует, – ответил Понд, – что именно сделал бы человек, чтобы перехватить и перенаправить ящик в подобном месте, где нет ни ручек, ничего… Конечно, это не так важно, у него может оказаться вечное перо или карандаш.
– Далось же вам все это, – нетерпеливо сказал Уоттон. – Вы просто свихнулись на карандашах. А все оттого, что правите синими карандашами ваши вечные гранки.
– Тут был бы не синий карандаш, – сказал Понд, качая головой. – Я думал, скорее, вроде красного, вот он и впрямь делал бы черные пометки. Но меня беспокоит другое – сделать можно много больше, чем думают, даже здесь.
– Вы ведь уже все остановили, – настаивал его собеседник, – вы позвонили по телефону.
– Хорошо, – не сдался Понд, – а что бы они сделали, если бы знали, что я звонил?
Уоттон растерялся, а Понд сидел молча, шуруя угли и глядя в огонь.
Помолчав, он вдруг сказал:
– Хоть бы Дайер вернулся…
– Зачем он вам? – спросил его друг. – Как-никак, он заработал поздний обед. Насколько я понимаю, дело он завершил, все уже позади.
– Боюсь, – сказал Понд, не отрывая взгляда от пламени, – все только начинается.
Они помолчали снова, и молчание становилось все таинственней.
В очередном молчании росло что-то мистическое, словно мрак, сгущавшийся снаружи. А потом Понд внезапно заметил:
– Полагаю, мы вернулись на ту платформу.
Лицо Уоттона выражало лишь тупое удивление, под стать обстоятельствам; но в самой глубокой глубине его впервые коснулся неземной холодок. Сон обернулся кошмаром; дело не просто, прозаически сложно, его окутали неразумные сомнения, вне пространства и вне времени. Прежде чем он смог заговорить, Понд прибавил:
– Эта кочерга – другой формы.
– Что вы говорите? – наконец взорвался Уоттон. – Станцию наглухо закрыли, здесь нет никого, кроме нас, не считая буфетчицы. Не думаете же вы, что она поменяла мебель и вещи во всех залах?
– Нет, – сказал м-р Понд. – Я не сказал, что это другая кочерга. Я сказал, что кочерга – другой формы.
Не договорив, он отпрыгнул от камина, оставив в нем кочергу, и ринулся к двери, во что-то вслушиваясь. Уоттон тоже прислушался – и узнал, как явь, а не страшный сон, шум крадущихся шагов где-то на платформе. Но когда они выбежали наружу, платформа оказалась совершенно пустой – теперь уже сплошной и ровной полосой снега. Тогда они поняли, что шум донесся снизу. Глянув на рельсы, они увидели, что деревянное строение станции в одном месте прерывается травянистой насыпью, серой и выцветшей от дыма. Прибежали они как раз вовремя, чтобы узреть темную худую фигуру, карабкающуюся вверх по насыпи и ныряющую под платформу, причем таким образом, словно она вот-вот проскользнет на рельсы. Но фигура спокойно забралась на платформу и стала там, как пассажир в ожидании поезда.
