Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, которых хотелось бы, чтобы не было вовсе, – вот такой момент и довелось пережить тогда нашему раненому оленю. Кока стоял на онемевших вдруг ногах, как в страшном сне, когда хочешь бежать, а ноги не идут, и чувствовал, что весь покрывается краской стыда и обиды. Из него будто взяли и вынули грубым хирургическим вмешательством последние идеалы, в которых и так едва теплилась жизнь; удалили, как ненужный аппендикс, и выбросили.
Коке еще повезло, что он не прошел по коридору пятью минутами раньше и не слышал о приступе остеохондроза у рояля, иначе не только идеалы, но и его вера в себя были бы подорваны окончательно. Над ним, оказывается, просто посмеялись. И пресловутая слеза была, оказывается, завершающим мазком мастера любовного импрессионизма Маши Кодомцевой на очередном полотне под названием «Портрет дурака в интерьере на фоне лестницы. Утро. Масло». Как же стыдно было нашему Коке, как больно!
Не помня себя, он открыл дверь и шагнул в эту гримуборную. Смех замолк сразу, и все в ужасе уставились на Коку. А он не знал, что сделает в следующую минуту: то ли подойдет и ударит ее, то ли еще что-то… Тяжелая тишина, в которой была бы слышна даже мысль милиционера, повисла в воздухе. Тишина, в которой все только дышали и ждали, что произойдет. Тишина, в которой лишь тикала мина, отсчитывая последние секунды до взрыва, которого с тайным вожделением ждал весь девичник. Кроме Маши, разумеется, которая действительно была в ужасе. Но взрыва не последовало, Кока решил их разочаровать, потому что внезапно понял, что от него только и ждут чего-то в этом роде; он от этого как-то сразу успокоился и почувствовал, что холодное презрение выпрямило его позвоночный столб и помогло овладеть ситуацией. Тем более, что, во-первых, за ним был эффект внезапного появления, а во-вторых, еще один, как он полагал, козырь, лежавший до поры в рукаве.
Да, именно холодное презрение помогло выпрямиться Коке. Не к Маше, нет, – он еще не успел почувствовать к ней ничего такого, чувствовал только, что она ни за что вонзила ржавый и грязный ножик прямо ему в сердце, повернула пару раз и ушла, даже не полюбопытствовав, как у него там агония протекает, только плюнула, уходя, в его сторону и попала. Ну, ничего, он о ней позаботится позже, сейчас он не может, слишком рана свежа, а вот подруги!.. Эти пошлые актриски, сладострастно ждущие его унижения, мстящие ему чужими руками за прошлые эпизоды своей жизни, которые им тоже хотелось бы вычеркнуть навсегда; эти мерзкие гиены, которые, роняя голодные слюни, подкрадываются к нему, раненому, ослабевшему и пошатнувшемуся; эти шакалихи, эти самки грифов! – но нет! Подождите, он еще не падаль! Подождите!
