– Ну и что? – спросил он, чтобы хоть что-нибудь спросить.
– Ты мне очень нравишься, Игорь, – прошелестела Танька. – И если бы ты сказал мне хоть одно ласковое слово, то я бы… я бы… пожалуйста… что хочешь, но…
– Слушай, Казакова, – перебил ее он, – а если я завтра опять приду в школу в своих «пенсне», как трогательно называет мои очки Кравцов, то, может, ты еще и поцелуешься со мной прилюдно, а?
– Я не хочу прилюдно, – сказала Танька и опять обвила своими руками его шею. – Я хочу, чтобы мы только вдвоем…
При этих словах Игорь отшвырнул ее от себя. Слыхал он уже про «только вдвоем»! Хорошо, что еще не у мусоропровода он получает очередную порцию пошлого вранья! Он как раз хотел сказать этой дуре, чтобы она убиралась вон, но Танька опять еле слышно прошептала:
– Ты же получил мое письмо в Валентинов день. Я видела…
Казаковой так нравился новый имидж Краевского, что сейчас ей уже казалось: то письмо она писала вовсе не в шутку. Он уже и тогда ей нравился. И всегда нравился, невзирая на уродливые очки. И инженером Гариным она называла его любовно и ласково. Да что там говорить, он ведь еще и не снял очки, а она в кабинке школьного туалета уже просила Кристинку отказаться от него. Значит, какое-то чувство к нему уже рождалось в ней…
– Какое еще письмо? – осторожно спросил Краевский.
– Такое… о любви… там рядом наши ребята толкались и лейку чуть не опрокинули… кое-что расплылось, но я была не в силах написать еще одно… такое же…
Пораженный Краевский молчал. Он действительно получил листок в клетку с расплывшимися буквами. Танька, конечно, могла видеть, как ему в руки сунули это письмо, но, если бы писала его не она, то не знала бы, как оно выглядело.
– Скажешь, что это ты звонила потом и молчала в трубку? – мрачно спросил он.
Казакова действительно звонила, чтобы розыгрыш обрел классически законченную форму. Ей даже хотелось подхихикнуть в конце, но что-то удержало ее тогда. Может быть, предчувствие того, что шутка не такая уж шутка? Теперь-то окончательно ясно, что ей не до розыгрышей… Таня закрыла лицо руками и совершенно искренне расплакалась.
Краевский смотрел на плачущую девушку и не мог понять, верит он ей или нет. Верить и хотелось, и не хотелось одновременно.
– Ну, ладно, Тань… не плачь – сказал он. – Не стою я этого… честное слово…
– Стоишь… стоишь… – всхлипывала Казакова и неожиданно для себя и опять-таки совершенно искренне закончила: – Я люблю тебя, Игорь… клянусь…
Она выцарапала бы глаза всякому, кто сказал бы, что это неправда, что еще вчера она ни о чем серьезном не думала. Не думала даже тогда, когда звонила ему на неделе, чтобы передать домашние задания. Все это было давно, в далеком прошлом, о котором не стоит и вспоминать. Сегодня она уже любила его изо всех сил. Сегодня наступил совершенно новый день, новая эпоха. Эпоха ее любви…
