Кто особенно чувствителен к простому? Ученые, те, кто занимается наукой.
Занимается чем? Упрощением. Простота, кажется, до сих пор является одним из приницпов науки.
Новый язык водит сегодня многих: и тех, кто верит, и тех, кто ни во что не верит.
Он уводит и христиан, и иудеев, и тех, кто, как Будда, поклоняется космосу, и тех, кто, как Зара-тустра, никому не поклоняется. Он водит многих, но не всех.
Кто не язычник? Тот, кто вне слова. Например, осел. Или тот, кто борется с языком, т. е. приостанавливает в себе его действие. Например, философ.
Косноязычие стало меткой, по которой узнаются новые философы. Гладко говорят не они. Речь льется у симулянтов. Косноязычие, т. е. разрушительное созидание речи и расстраивающее строительство письма, создает площадку для забытых игр спонтанности. Философы (и ослы) пасут редкое стадо вещей, ускользающих от определения, а значит и от языка новых язычников. И дело здесь не в богах, не в их количестве. Один он та‹м, или их два, или вообще ни одного. Суть в том, что язык разговорился. И нельзя его остановить, не нарушив речи-письма. То есть язык ведет. Почему ведет? Потому что он прежде ума говорит. Он говорит и заговаривается. Ты говорить-то говори, да не заговаривайся. А он заговорился.
Когда была трансценденция, тогда к ней трансцендировали. И с языком вступали в борьбу. И возникала вера. И вот теперь нет трансцендентного и некому прикусить язык.
Новые язычники держатся за слово, а слово их давно уже утратило связь с изначальной реальностью. Какая реальность изначальная? Живая. Новый язык заставляет двигаться тени и движением теней создает симулятивную реальность.
Язык водит, но до Киева он не доводит. И это реальность. Какая? Симулятивная.
Я несу камень. Мне тяжело. Из того факта, что мне тяжело, никак не следует, что камень тяжелый. Что здесь реально? То, что мне тяжело. Словами «мне тяжело» я создаю мертвую зону для определений со стороны внешнего наблюдения. В этой зоне творится притворство.
Здесь не только он, камень. Здесь и я. Я здесь местоимен-но. А он, камень, лично.
В личности есть что-то каменное, неживое. Присутствующих представляют. Это – вещи, а это – я. И я их называю. Но имя принадлежит не мне, а вещи. Вещь есть, но что она есть, я не знаю.
Местоименное я уползает в симулятивную реальность. Тяжело. В тяжести вновь, кажется, прячется реальность. Попробуем ее выманить.
Я роняю камень. Мне легче. Теперь реальность в симуля-тивной легкости облегчения.
