Мир, которым правит справедливость, очень быстро портится. «Ад в нем нужен не для того, чтобы восторжествовала справедливость и злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был изнасилован добром и принудительно внедрен в рай» (3, с. 287).
Глупо, говорит Андреев, если есть ад и мы вечно страдаем за то, что было временным и скоротечным. Но не менее глупа и мысль о перевоплощении, о гкакой-то вечной полужизни. Ведь что такое перевоплощение? «Ничего неприемлемого для христианства или ислама в существе этой идеи H?f,- пишет Д. Андреев, – кроме, разве, того, что об идее перевоплощений до нас не дошло никаких высказываний основателей христианства и ислама» (1, с. 25). Между тем, это идея, в пространстве которой обесценивается самоценность человека. Он (человек) все время относителен, полуистинен, и всякое последующее рождение что-то отменяет в нем, что-то удерживает. В момент, когда человек становится совершенным, он перестает быть человеком и становится полной тенью. Для христиан человек не проект, не эскиз, а самоценность, и в этой своей самоценности он абсолютно независим от того, что было с ним до него, и от того, что будет с ним после него.
Зло – это не недостаток добра. Зло – сила. Но эта сила не изнасиловала мир, а соблазнила его. Для того чтобы бороться с ним, нужно иметь точку опоры в ином мире, в ином порядке бытия. Так думал В. Соловьев. Но вот нужно или не нужно иметь точку опоры – этот вопрос остается нерешенным до сих пор. То есть что еще не решено? Да нужно ли бороться со злом. Ведь сила, как говорил И. Ильин, может услышать только силу; но в противлении злу силою может зародиться новое зло.
Д. Андреев материализует зло в том, что он называет тиранией и войной. Тем самым вопрос о зл.е и добре переводится из владений метафизики в просторы поэтического сознания, которое, с одной стороны, заряжено универсализмом, а с другой – боится тирании. Ведь если весь мир объединится в одно культурно-политическое целое, то не дай бог, чтобы во главе этого целого встал тиран. Ведь мир будет один и никуда из него не убежишь. Это Лукиан из Самосаты мог покинуть одно целое и перебраться в другое целое. Но за множественность целого, за его монадность надо было платить признанием права на существование многих народов – наций,.которые никак не могли составить одно целое, ибо каждый народ – это монада, т. е. уже целое.
Универсализм не признает национальной идеи. Это было понято еще во времена римской империи. Монадность мира могла еще держаться распадением мира на различные социально-экономические системы, но когда у одного мирового целого обнаруживается одна голова, тогда и появляется мистический ужас перед космополитизмом, тревога за человечество, «ибо в едином общечеловеческом государстве предчувстуй западня, откуда единственный выход будет к абсолютному единовластию, к царству «князя мира сего», к последним катаклизмам истории и к ее катастрофическому перерыву» (1, с. 9).
