– Значит, у той вспышки была не только сиюминутная причина?
– Ты имеешь в виду случай с солдатом, вывалявшим в грязи автомат?
– Ты его не просто избил. Его еле откачали.
– Да. Сейчас мне трудно убедить тебя в том, что его разгильдяйство не осложнилось местом, откуда он был призван в армию. И себя мне тоже трудно убедить. Потом Майданек. Я уже не воевал, а озверел.
– Положим, и до этого ты воевал как зверь.
– В Будапеште, помнишь, меня послали в санбат, когда пуля царапнула плечо. Впервые в жизни меня занесло в синагогу. Посмотрел бы ты на эту картину. Вваливается этакий жлобина с рукой на перевязи, с орденами на груди. Добро еще, что по ошибке не снял шапку. Вваливается и останавливается растерянный у входа. А евреи испуганно смотрят на гоя. И тут я выдавил из себя несколько слов на идише. Боже мой, Игорек, посмотрел бы ты, что там было! Не знаю, как евреи встретят Мессию, если простого советского офицера-еврея встретили подобным образом. Что тебе сказать? За пару часов в синагоге я приобщился к своему народу больше, чем за всю предыдущую жизнь. А что я вообще знал о своем народе? Сейчас проявилось все, что постепенно накапливалось во мне за эти почти четыре года. Жалкая горстка людей, чудом спасшаяся от лагерей уничтожения. Особенно потряс меня один старик. Он работал у печей в Освенциме. Старик… На два года старше нас с тобой. Он умолял меня взять его в батарею. Он хотел дорваться до немцев. Потом мы воевали с ним против англичан и против арабов. Какой был боец!
Исак наполнил рюмку. Игорь показал на свою. Рюмки чокнулись.. Выпили молча.
– Погиб?
– Погиб. Зихроно ливраха.
– Что ты сказал?
– Благословенна память его. Так у нас говорят.
– Знаешь, Исачок, я заметил в тебе перемену, когда ты вернулся из Будапешта. Поэтому я и верил и не верил разговорам о твоей смерти. Единственное, что смущало меня: неужели ты бы меня не предупредил?
– Да. Мне хотелось рассказать тебе. Но, прости меня, Гоша, даже в тебе я тогда видел гоя, неспособного понять, что творится во мне. Это трудно объяснить. Потом отошло.
Любопытство стерло невозмутимость с лица метрдотеля. Многое он повидал на своем веку. Когда он был еще молодым официантом, ресторан посещали в основном англичане. Потом пришли немцы. Они пили побольше англичан, зато вели себя по-свински. Повидал он пьянчуг. Но эти начали третью бутылку, и даже нет ни малейших признаков опьянения. Кто же они такие? Один – явно израильтянин. Только они так гордо выставляют напоказ свою звезду. Второй? Английский у него, как у интеллигента из Лондона. Между собой говорят на каком-то славянском наречье. Третья бутылка смирновской водки!
