- Да, - протянул Сахаров, - да, любопытно. Молитвенник. Очень любопытно.
Пришлось рассказать все. Лаврский слушал, опустив голову, а потом спросил:
- А вы все это не записали? Ну как же, писатель и упустили эдакое. Ведь готовая сценка из "Ревизора" или "Мертвых душ". Как это вас Лебединский учил? А? Повторите-ка, я забыл.
Николай промолчал.
Сахаров усмехнулся и сказал:
- "Ничего не говорить. Ни худого, ни хорошего. Молчание - первое условие, иначе пропали". Ах ты...
- Видите, даже хорошего тоже нельзя сказать, - зло улыбнулся Лаврский, - знает профессор, какое у нас хорошее. Говорите, с лица спал? Так что же тогда о нас-то, грешных, говорить?
- Вот так вы никому и не верите, - сказал Николай невпопад, но больно его уж взрывал тон Валерьяна.
- Нет, почему же, - пожал плечами Лаврский, - я вам, например, или Леониду Ивановичу очень даже верю.
"Да, - подумал Николай тяжело, - остер и злоязычен. Над всем смеется, а вот сочинения по богословию пишет образцовые, на пятерку. Перед всем классом читают. Как это связать?"
Он молча посмотрел на Валерьяна. А Валерьян вдруг что-то понял подошел, обнял его за плечи, вернее, только дотронулся до них и сразу же опустил руку.
- А вы не кипятитесь, Николай, - сказал он мирно, - я ведь это сам над собой смеюсь. Помните: "Жена и дети, друг, поверь, большое зло. От них все скверное у нас произошло". И ничего не попишешь, такова жизнь, дорогой! Вот выйду на место, женюсь, пойдут дети, дом для них начну строить, - он подмигнул Николаю. - Дом в два этажа. А! - да что там говорить, сам такой же - "се предел, его не перейдеши". - Он махнул рукой и отошел.
"Всегда играет, - подумал Николай. - Актер! Передо мной играет, перед Леонидом Ивановичем играет, а больше всего перед самим собой. И самое главное, каждую минуту верит в то, что говорит. И потому верит, что уж ни во что не верит. Поэтому и за богословские сочинения у него пятерка". Он взглянул на Сахарова.
А тот хмыкнул да и налил себе еще одну рюмку.
- По слабости, - объяснил он, - исключительно только по старческой слабости.
Ему недавно исполнилось 25 лет. И был он еще холост, отсюда и бабочки, и Калерия, и эти его ученики.
Владыка в дела правления не входил, а вползал. Недели две он объезжал церкви и скиты, еще неделю знакомился с архивами и текущими делами консистории и семинарии, и вдруг в одно утро все заходило и загремело в его тонких и хватких руках. Туда и сюда полетели ревизоры - духовные и светские. И направляла их рука точная и неукоснительная. Владыка многое знал и еще о большем догадывался. Черное и белое духовенство - монахи и иереи зашумели, заметались. У них заходил ум за разум от острых вопросов и неожиданных ударов. Все сходились на том, что где-то затаилось два шпиона, один консисторский, другой семинарский - но кто же? кто? Профессор догматики иеромонах Паисий - старик глупый и самонадеянный однажды остановил Николая на улице и спросил: а правда ли, что он вместе с отцом ездил встречать преосвященного аж, аж на Орловскую?
