- Вот видите, - уныло поник головой Ланэ.
Курт взял палку и злобно, как дротик, метнул ее в другой конец газона, так, что она воткнулась в клумбу.
- Ну а тот? - спросил Ланэ, и слегка кивнул головой в сторону дома.
- Кто? Курцер, что ли? - громко догадался Курт. - Не знаю, я его совсем не вижу.
Помолчали.
- Третий кол! - покачал головой Курт и вздохнул.
- Я, Курт, на вас надеюсь! - вдруг заговорил Ланэ, смотря в землю и роя гравий носком ботинка. - Вы сами понимаете, что мне было бы крайне неудобно, если бы...
- Ну еще бы! - даже слегка фыркнул Курт. - Что я, совсем без головы, что ли? Мое дело какое? Мое дело - молчать. "Каждому шампиньону - помнить свою персону, каждому ореху - знать свою застреху, а каждому змею - ползти в свою галерею", - вот и вся моя мудрость! Вы мне, а я земле - и все! Вот!
Они снова помолчали.
- Вы сюда надолго? - спросил Курт, видимо, успокоившись и забыв про испорченную палку.
- Нет, вот только письмо передать и обратно.
- О! Письмо? Это какое же письмо? То же самое? - удивился Курт.
- Нет, то другое, - улыбнулся Ланэ его непониманию. - Это письмо такого рода, что профессор...
- ...запляшет от него, как щука на сковородке? - догадался Курт и пристально посмотрел на Ланэ.
И Ланэ смутился и даже испугался его взгляда, быстрого, насмешливого и очень ясного.
Этот человек, которого мельком видел он много лет тому назад, потом потерял из виду и забыл так же, как ежедневно мы забываем тысячи лиц, на минуту мелькнувших перед глазами и сейчас же ушедших в другую сторону, теперь опять встал перед ним, и он почувствовал, что не может разгадать его настоящего значения. Почувствовал он это только сейчас, но зато сразу же решил, что Курт не просто Курт, а кто-то еще, а вот кто - он не знает и может только догадываться. Может быть, шпион Гарднера?
И все-таки письмо он отдал ему, а не кому другому. Почему? Этого он тоже не мог уяснить себе.
В первую минуту подействовали, конечно, растерянность и невозможность быстро сообразить все обстоятельства, что ему иногда было свойственно: уж слишком хотелось Ланэ в ту пору пока-зать профессору, что он не подлец. То есть, может быть, он и подлец, но какой-то особый подлец, такой, который, несмотря на все, в самой глубине своего падения сохраняет благородство. Ведь и падения-то бывают разные: один падает в пропасть, а другой просто в помойную яму. Разве можно его, ученого хранителя музея предыстории, сравнить с каким-нибудь дезертиром, попавшим в плен и со страху выболтавшим все, что он знал и не знал? Это он уяснил себе ясно и хотел, чтобы так же ясно это понял и профессор.
