Меня пронзила боль, как от удара кинжалом.
Словно откуда-то издалека доносились до меня приветственные возгласы. Я стояла в оцепенении. Что это? Принцесса Елизавета? А кто же я?
* * *
Только теперь, по прошествии стольких лет, я поняла, что тогда мне угрожала реальная опасность. Позже я пережила немало дней, когда на карту было поставлено слишком многое, но к тому времени у меня уже был какой-то жизненный опыт, а в те дни, о которых я сейчас пишу, мне было всего семнадцать лет и рядом – никого, кому можно было бы открыть свое сердце. Моя мать писала мне письма, о которых, слава Богу, никто не подозревал, но со мной в королевском дворце не было моей доброй, мудрой графини, зато вокруг – столько завистливых и лицемерных придворных, которые только и ждали, о чем бы посплетничать, на ком бы отвести душу.
Для них я была находкой – неопытная девушка, оказавшаяся в столь унизительном положении, бывшая принцесса Уэльская, вынужденная уступить пальму первенства дочери Анны Болейн. И они облепили меня, как мухи, нашептывая сплетни, выпытывая мое мнение. А я слушала и делала какие-то замечания. Знать бы мне, как это опасно! Графиня Солсбери, будь она рядом, запретила бы мне выслушивать сплетни по поводу Анны Болейн, а тем более делиться с кем-то своим чувством ненависти к этой женщине. Но я, по своей неопытности, даже обмолвилась кому-то, что молилась, чтобы она умерла вместе с ребенком во время родов…
Откуда мне было знать, что каждое мое слово тут же передавалось Анне!
Глубоко оскорбленная, я говорила, что есть только одна принцесса Уэльская и другой быть не может. Что я рождена в законном браке, а незаконнорожденная дочь – не в счет. Но если бы я говорила это только себе и про себя…
Пробыв несколько недель во дворце, я была отправлена к себе в Болье, где оставалась графиня.
Она встретила меня со слезами на глазах, и я упала к ней в объятия, пытаясь сквозь рыдания рассказать, сколько мне пришлось пережить.
– Ее назвали принцессой Англии! – повторяла я в отчаянии. – Скажите, графиня, что это значит?
Леди Солсбери ничего не ответила – она слишком хорошо знала, чем это может для меня обернуться.
Но рядом с ней мне было все-таки легче. Я пыталась снова заняться науками и музыкой, согретая ее добротой. Ласково гладя меня по голове, графиня успокаивала меня, как могла, но в глазах ее я видела настороженность и тревогу.
Вскоре к нам прибыли сэр Джон и его жена, леди Хасси. Он был назначен камергером моего двора, а она – придворной дамой.
