Уже сегодня барон потеряет жизнь, вдруг вспомнил серкамон слова храмовника брата Серджо. Когда Господь чего-то не хочет, он лишает несчастных зрения.
Серкамон перекрестился.
Иисусе сладчайший, дева Мария, даю священный обет петь святой подвиг, пока я жив.
Даю священный обет неустанно всю жизнь ходить по пыльным дорогам и неустанно поднимать благородных баронов и даже простолюдинов в святое странствие. Пока есть силы и голос, пока не вырезан мой язык, даю священный обет поднимать все новых и новых пилигримов в святое странствие, до тех пор пока не будет сорвано и истоптано ногами последнее желтое знамя неверных, пока кровь их не затопит долины и не останется на святой земле ни одного неверного, попирающего чистую веру Христа. А если мне дано пасть прямо сейчас от рук неверного, Господь, укрепи мои силы! Я буду петь подвиг и там, куда призовет меня Господь. Во веки веков я отдаюсь твоей воле.
Он поднял взгляд на Маштуба.
Маштуб высокомерно усмехнулся.
– Ты, кажется, серкамон? Это так? Ты, кажется, поешь в шатрах собак-латинян?
– Да, – смиренно кивнул серкамон.
– Я хочу услышать твое пение.
Толмач перевел слова Маштуба и облизнул пересохшие губы.
Было видно, как ему страшно.
Наверное, толмач боялся, что очень скоро его голова может оказаться рядом с головой сеньора Абеляра.
С таким же интересом, но без страха, смотрели на серкамона воины, чуть приобнажив, чуть вырвав из ножен кривые сабли. Только голова сеньора Абеляра смотрел на серкамона ничего не выражающими широко открытыми глазами, в которых не было ни боли, ни гнева, одно равнодушие. И это тоже можно было понять, поскольку душа благородного сеньора Абеляра стремилась в это время в рай, в единственное достойное святого странника место.
Серкамон выпрямился.
Дева Мария, Иисусе сладчайший, страдавший за всех, отпусти мне мой последний грех, этот неверный должен увидеть, как уходят истинные христиане, те, которые никогда не меняют веру и не просят милости.
– Переводи, – сказал он испуганному толмачу.
И запел.
Его голос был ровен.
Кто ради дел святых
искал чужих краев,
за гробом ждет таких
прощение грехов.
– Что он поет? – спросил Маштуб.
Серкамон не понял его вопроса, но увидел, как быстро и деловито заговорил толмач, переводя на птичий язык неверных дерзкие слова, изрекаемые в пении серкамоном.
Кто хочет жизнь сберечь свою,
святого не берет креста.
Готов я умереть в бою
за господа Христа.
– Тебя сейчас убьют, – сказал толмач, не меняя выражения и произнося слова так, чтобы никто не понял, что они, эти его слова, специально обращены к серкамону. – Тебя сейчас убьют. Ты глупец. Ты даже боишься признать, что воля Аллаха сильнее.
