Майор старался не думать о Ли́се, и не мог, не мог. Она, наверное, уже проснулась. Она сейчас думает о нем. Целовать голое плечо, гладить волосы. Как много нежности можно услышать в шепоте. Невозможно понять, как слизняки, вроде этого «профессора», могут порождать такое волшебство. Черт побери весь этот голландский аукцион, в ходе которого цены не набавляют, а наоборот, играют на понижение!
– Сегодня, милая Альвина...
– ...сирени расцветает куст.
Майор сделал вид, что не расслышал подсказку профессора.
Рассуждения сержанта Дронова не сильно умны, тем более, не глубоки, но в одном сержант прав: вся эта старая профессура – сорняки. Мощно и густо проросли сквозь все социальные слои, обвили корнями общество. Их выкашивают, их выдергивают, их выжигают, они отрастают вновь. Человек, написавший стишки про Альвину, тоже был профессором. И тоже, как Одинец-Левкин, считал свой арест ужасной ошибкой. Предположение совершенно не материалистичное. Когда ему, наконец, предъявили обвинение в принадлежности к «трудовой крестьянской партии», он только рассмеялся: «Нет такой партии. Совсем нет. Я ее придумал».
«Вот вы и попались! Раз придумали, значит, есть такая партия».
«Да нет же! Я придумал ее для удобства. Чтобы легче было размышлять. Я написал фантастическую книжку о будущем. Там прямо указано – это фантастическая книжка. Я попробовал представить, как сложилась бы жизнь, приди к власти крестьяне, а не твердый пролетариат».
«Значит, вы эсер?»
«Помилуйте! Я ученый».
«У вас, наверное, широкий круг учеников и коллег?»
«Разумеется. У меня много учеников и последователей».
«Многие, наверное, могут подтвердить вашу порядочность?»
«Разумеется, – совсем успокоился арестованный. – Обратитесь к любому!»
«Ну, скажем, доцент Томский. Он считает вас порядочным человеком?»
«Ни минуты в этом не сомневаюсь!»
«Ладно. Вот его показания. – Майор вынул из папки три тетрадных листа, исписанных мелким, почти бисерным почерком. – «Невыносимый брюзга, отрицающий роль пролетариата. Издевался над идеей диктатуры пролетариата. Пытался завербовать меня в антисоветскую трудовую крестьянскую партию».
«Это обо мне? Там так написано?»
«Взгляните сами. Узнаёте почерк?»
«Узнаю, – ужаснулся профессор, на свою голову писавший фантастические книжки. – Но этого не может быть! Его заставили!»
«Доцент Томский ссылается на личные разговоры с вами».
«Но это же личные разговоры. Вы сами говорите, что личные. Никто, кроме нас, этого не слышал!»
