Как вести себя в присутствии предмета своей любви, Зоя решительно не знала. На уроках она уже избегала встречаться с ним взглядом, ожидая, что он сам как-то проявит свой интерес к ней. Заговорит ли, позвонит или еще как-то… Но ничего не происходило. То есть совсем-совсем ничего. Конечно, иногда Зоя позволяла себе полюбоваться своим любимым, но только издали, тайком. Неизвестность изводила ее, мешала дышать, мешала жить. В минуты особого уныния Зоя напоминала себе слова Тополян тогда, в кафе, и в ее душе немедленно расцветали розы, и сердце замирало от радостного предчувствия.
«Наверняка он что-нибудь придумает, ведь я же ему нравлюсь, все-таки нравлюсь, просто он не хочет торопить события и афишировать наши отношения. Я и так наделала ненужного шума своими стихами…» – по привычке оправдывала она Фишкина в такие минуты.
Зоя даже не замечала, что уже винит во всем себя. Так уж она была устроена.
Пока Зоя мучилась сомнениями, Фишкину на самом деле было просто стыдно. Элементарно стыдно, и это был факт, не поддающийся опровержению. Как ни парадоксально это звучит.
После откровенного разговора с Зоей в «Макдоналдсе» Лу на следующий же день затащила Фишкина в уединенный уголок под школьной лестницей и высказала ему все, что она думает о нем и о его поступке, причем не стесняясь в выражениях и называя вещи своими именами. Лу справедливо полагала, что в подобных случаях реверансы ни к чему и подлецу надо сказать в лицо, что он – подлец. Обязательно. Естественно, она упомянула и о том, что блокнот со стихами уже не принадлежит Фишкину, а возвращен хозяйке. И что Зоя полностью в курсе происходящего.
К удивлению Лу, Фишка угрюмо молчал. Он не пытался ее перебить, не стал оправдываться или, наоборот, обвинять Лу и Черепашку в том, что они лезут не в свое дело. Нет, ничего подобного не было. Он просто стоял молча, словно выслушивал приговор, и только кашлял, непроизвольно поднося руку к горлу.
Фишка чувствовал себя плохо. Его мать, Вера Григорьевна, несколько раз записывала его к доктору в районную поликлинику, но Вадим ни разу не попал в кабинет врача: то ему было лень, то погода не позволяла, то находились более важные, как он полагал, дела. Проглотив горы таблеток, Вадим понял, что без врача не обойтись. Тем более что приступы кашля донимали его все чаще. К тому же он утаивал от матери то, что у него стала подниматься температура. Ненамного, но все же поднималась. А температуры, даже самой незначительной, Фишкин боялся больше всего на свете. Стоило ему чуть простыть, как ему казалось, что он уже умирает и никто не в силах его спасти.
