Он все же был совсем не похож на Тома, потому что, убедившись, что у нее все на месте, стал расстегивать пуговицы на ее платье, потом снял его – она оставалась абсолютно пассивной и лишь подняла вверх руки, чтобы облегчить его задачу. Впервые она оказалась совсем голой перед глазами мужчины и почувствовала смущение. Она прикрыла груди руками, но он решительно опустил их вниз и даже отодвинулся слегка, чтобы увидеть Эмили во всей ее красе. А она и в самом деле была хороша той женской красотой, которая так привлекательна для мужчин: широкобедрая, с еще не до конца сформированными округлостями грудей и высокой шеей. Вряд ли кто-нибудь, глядя на нее, мог догадаться, что она с детства привычна к нелегкому крестьянскому труду и может не только доить корову или косить траву, но и при необходимости свернуть голову курице.
Управляющий коснулся рукой ее лобка, еще не успевшего зарасти треугольником волос, а покрытого всего лишь малым ручейком, русло которого внизу чуть сужалось. Потом он прижался лицом к ее груди – единственное, что она испытала при этом, были уколы его жесткой щетины. Его зубы поиграли равнодушным соском, никак не ответившим на это прикосновение. Он не сделал ни одной попытки поцеловать ее в губы, словно его интересовало только ее тело, а все, что могло иметь хоть малейшее отношение к душе, оставалось вне поля его зрения. Когда его влажные губы коснулись ее шеи, это не вызвало у нее никаких чувств, кроме легкой тошноты. Она вдруг вспомнила, с какой страстью отдавалась Тому, и поняла, что больше уже никогда не сможет быть такой, как прежде. Наверное, тогда по ее губам скользнула ироническая улыбка, потому что управляющий, по какой-то странной случайности именно в этот момент заглянувший ей в лицо, удивился увиденному им выражению и даже спросил: «Ты что?» Она не ответила, и он продолжил свои занятия.
Уложив ее на кушетку, он раздвинул ее покорные ноги и попытался войти в нее, но это оказалось непросто. С первого раза это не удалось, и тогда он прибегнул к помощи пальцев, которыми тоже не без труда проник в ее лоно, оставшееся абсолютно безучастным. Как ни пытался он расшевелить ее, она оставалась неподвижной, словно происходящее ни в малейшей мере ее не касалось.
Наконец, после долгих манипуляций ему удалось войти в нее – к этому времени он так распалился, что, сделав всего несколько движений, застонал протяжно и затряс ягодицами, а потом пролился в нее теплой струей и на несколько мгновений замер, навалившись на нее всей своей тяжестью. Она стерпела и это, не проронив ни звука.
