В голосе Игнатия появились грозные нотки, однако они были подобны далекому, чуть слышному громыханию. И, несмотря на благие намерения, он продолжал сидеть, нервно перебирая пальцами, не выходя из кареты, пока дверца ее вдруг не распахнулась и в нее не заглянул какой-то мужик, столь низко согнувшийся в поклоне, что спина его нелепо выгнулась.
– А ну, выходите, чего расселись? – рыкнул он. Голос звучал, словно из бочки. – Али взашей вас вытолкать?
– Булыга, ты что? – спросил Игнатий. – С печки упал? Не узнаешь меня? И… и как ты смеешь в таком тоне со мной разговаривать?! Ты забыл, кто я теперь?
– А кто? – нахально спросил мужик, подымая косматую голову, однако не распрямляя спины.
«Да у него же горб!» – догадалась Ирена, и непонятный страх, нахлынувший на нее, едва она увидела это тупое, уродливое лицо с глубоко сидящими, словно нарочно законопаченными под лоб крошечными глазками, несколько отступил: все-таки увечных следует жалеть, но никак не бояться.
– То есть как? – растерялся Игнатий. – Я… сын своего отца, стало быть, теперь я… должен быть на его месте…
– На его месте? – тупо переспросил горбун. – Так его место нынче – в гробу. Туда пожаловать желаете? Так ведь это мы – в момент! Только прикажите!
Игнатий задохнулся, неподвижными глазами уставившись на наглеца.
«Он или сумасшедший, или… или бунтарь! – вдруг догадалась Ирена – и едва не вскрикнула, так поразила ее эта догадка. – Так вот в чем дело! Крестьяне взбунтовались, и мы угодили к ним в лапы!»
Страшные сцены из «Капитанской дочки» черным хороводом закружились в ее голове.
«Емеля! Гони!» – хотелось крикнуть, однако язык, что называется, присох к гортани, когда Булыга, нетерпеливо пробормотав:
– Да сколько еще языком молоть попусту! – вдруг вцепился в руку Игнатия – и выдернул его из кареты с таким проворством и легкостью, словно это был не сильный, рослый молодой мужчина, а тщедушный ребенок.
«Спрятаться под сиденье! – мелькнула у Ирены суматошная мысль. – Меня не найдут, потом убегу…»
Ирена не сделала этого не только потому, что пространство под сиденьем было забито багажом, да и поздно пришла эта мысль: Булыга снова заглянул в карету и уставился на Ирену. Что ж, показать ему свой страх, замешательство, сделать его свидетелем своего унижения? Далекий предок Ирены, князь Михаил Измайлов, был жестоко изрублен пугачевцами и погиб, ненавидя, обличая их, но не показав ни страха, ни боли. Ирена тоже не дрогнет перед сворой взбунтовавшихся крепостных!
