– Извините, – сказала, глядя на Петю и Вову, – вы не могли бы на минуточку выйти? Я бы хотела переодеться и лечь.
Молодые люди обдали ее ледяным презрением, но вышли без споров.
– Наташка, пойдем покурим? – позвал Вова уже из коридора, однако барышня ответила:
– Неохота! – и осталась сидеть на полке Алёны.
Мысленно послав нахалку куда подальше, наша героиня заперла дверь (это движение сопровождалось издевательским, хоть и чуть слышным хмыканьем Наташки – типа, кому ты нужна, старая вешалка, чтоб за тобой подглядывать?!) и взялась за стоящий в углу полки свернутый валиком матрас.
Наташка не шевельнулась.
– Извините, – с предельной любезностью проговорила Алёна, – вы не могли бы пересесть? Мне нужно постелить.
Наташка взглянула на нее с таким возмущением, как если бы Алёна попросила у нее миллион, причем заранее предупредив, что ни за что и никогда его не вернет, – и ринулась к двери. Подергав створку несколько раз (словно не видела, что Алёна ее заперла!) она наконец выскочила из купе, оставив дверь открытой.
Алёна, скрежетнув зубами, заперла ее снова и с облегчением принялась устраиваться на ночлег.
Как хорошо, что Наташка ушла. Можно представить, с каким видом она рассматривала бы трусики Алёны (хоть и шелковые, кружевные, но довольно простенькие) и столь же обыкновенный ее лифчик. А как было бы при ней надевать старую футболку и линялые велосипедки? Потом небось сказала бы своим приятелям с издевкой: «А бельишко у мымры – полный отстой!»
Кто так говорил? Откуда Алёна знает эти слова? Да все оттуда же – из прошлой ночи! Шатен сказал: «Бельишко у нее наверняка – отстой, а я люблю, чтобы красные трусики, чулочки черные…»
Интересно, в самом деле, какого черта Алёна надела такое невзрачное белье? Как будто ей восемьдесят лет, честное слово! Что, по принципу – никто не видит, да и ладно? Ну вот Наташка и увидела бы сейчас. Кто вообще мешает обновить свои запасы? Купить дорогое, вызывающее белье, красные трусики… Наверное, и Константину с Андреем они понравятся!
«Я сошла с ума», – констатировала Алёна угрюмо – и упала в прохладную постель.
Правда, тотчас пришлось подняться и отпереть дверь, но затем она снова вытянулась на свежих (до чего дошел железнодорожный прогресс!) простынях, закрыла глаза – и уснула мгновенно, словно ее выключили.
И снился странный сон Алёне…
Снилось ей, будто она все еще в Москве и почему-то собирается идти от Киевского вокзала через крытый мост к Смоленской набережной. Вот она пересекла привокзальную площадь, вошла в странное строение, нависшее над Москвой-рекой, поднялась на эскалаторе и выглянула на открытую галерею – полюбоваться рекой. Здесь было пусто – слишком свежий ветер (в июльский, скажем, жаркий день находиться тут – одно, а в апрельский – совсем другое!). Народу никого, не считая какого-то мужчины, который стоял, привалившись к стеклянной стенке, и задумчиво глядел на сизую от холода реку, то и дело поднося к лицу что-то красное. В первое мгновение Алёне почудилось, что у него разбито в кровь лицо, которое он вытирает платком. Ох, слава богу, нет, с лицом у него все в порядке. Да и ничего он не вытирает, он просто подносит тряпку к носу, словно нюхает ее. Только не тряпку вовсе, не носовой платок, а… Алёна чуть было не произнесла имя господа всуе, да остереглась оскорблять небеса. Мужчина подносит к носу не тряпку вовсе, не носовой платок, а женские трусики! Красные шелковые трусики, на которых вышита черная, красиво переплетенная монограмма –
