А потом… потом начнётся самое главное: я попрошу папу, чтобы он разрешил мне репетировать. Со зверями.
В прошлый раз, когда я была в Киеве, папа вывел ко мне Манука — прямо на крытую террасу. Я даже не испугалась, а как-то закаменела, потому что Манук такой огромный, как будто на тебя идёт дом. Папа сказал: «Погладь его, не бойся», — но я не могла шелохнуться, и тогда папа сказал: «Фу, как стыдно», — взял мою руку и приложил к бегемотьему боку. А Манук дёрнулся, и мне показалось, что по моей ладони прошлись наждаком, такая у него грубая, твёрдая кожа.
— Видела, какая чувствительность? — восхищённо сказал папа и подул на мою красную ладошку. — Он малейшее прикосновение чувствует. Муха сядет — моментально заметит. Я, если сержусь, шлёпаю его, как ребёнка. Знаешь, как обижается! Ужас! Ложись, Манули, ложись, умница. Вот так. А мы сейчас сделаем фото на память. Садись, Тина!
И он взял меня под мышки и посадил на Манука, я даже ничего не успела сказать. Потом мама, когда ей показали фотографию, пила валерьянку…
Вот я и мечтала, как сначала буду ухаживать за зверями, а потом папа выпустит меня на манеж. Всюду будут висеть большие афиши: «Юная дрессировщица! Отважная школьница! Девочке покоряются свирепые звери!», а я буду выходить в матросском костюме — юбочка в складку и блуза с синим воротником. Манук и второй бегемот — Шаман, и все другие папины звери будут меня слушаться и очень любить, и в конце я буду уезжать со сцены верхом на бегемоте…
В общем, когда мы прилетели, я была прямо переполнена этими мечтами. Но на аэродроме нас встречал дядя Василь — папин главный помощник — без всякой машины: он сказал, что тут такси не раздобудешь, и мы поехали автобусом, а потом трамваем, так что меня совсем укачало. И всё время папа расспрашивал дядю Василя: как Манук, да как Шаман, да отправили ли в Крым разборные клетки и бассейны. Потому что дядя Василь ухаживает за бегемотами, а папа прямо в них души не чает, хоть и говорит, что всех своих животных любит одинаково. И вот интересно: когда бабушка меня спрашивала: «Ты не устала, пташечка? Ничего не болит?» — и так целый день, то я даже сердилась. А когда папа всё время говорил с Василём про бегемотов, а на меня, укачанную, даже не взглянул и не спросил, как я себя чувствую, мне стало очень обидно…
В цирке была страшная неразбериха — одни артисты уезжали, другие, из новой программы, приезжали… Все были какие-то усталые и взволнованные, в обыкновенной одежде, и совершенно невозможно было разобрать, кто тут наездник, а кто — акробат. И знакомить меня папа ни с кем не стал, а просто подвёл к своему младшему помощнику Володе, который дожидался нас на проходной, сказал ему: «Привет! Бери Тинку и вводи в курс дела», — и сразу умчался с Василём к этим ненаглядным бегемотам. Володя что-то недовольно пробурчал им вслед, потом залез в карман своей синей куртки, вытащил оттуда горсть пиленого сахару, протянул мне и сказал:
