Никогда раньше не говорили, что бабушка происходила из семьи Масленниковых. То есть Саша знал, что девичья фамилия бабушки Марии была Масленникова, но на этом знания его о бабушкиной семье заканчивались.
В станице Степной в стародавние времена из двух сотен куреней выделялись два: семьи Ковалевых и семьи Масленниковых. Парни из обоих куреней были друзьями и заводилами, а старшие в семьях казаки всегда имели единое мнение и решающий голос в делах станицы. Остальные казаки только дивились той дружбе, да завидовали потихоньку. Видать, сглазили…
Как раз тогда, когда прапрапрапрадед Саши Ковалева Григорий вернулся из похода южного с чудо-чешуйкой, Семен Масленников, бывший друг да закадыка Григория, только-только женился на невесте товарища, красавице Арине Крупениной. Был бы жив отец Семена – вовек не допустил бы он вероломства сыновнего, но как на грех схоронил Семен отца в конце зимы и остался старшим казаком… Помутился у него разум от красоты Арины, да и женился он на ней нехорошо, настырно как-то. Григорий предательства не простил, и с тех пор между двумя могучими семьями началась вражда.
Григорий – а было ему в ту пору двадцать пять лет, не больше – приручил бродячего кобелишку и надолго уезжал с ним в степь. Злые языки немедля растрезвонили, будто собаку эту он прозывает Ариной, да наряжает в платочек, да беседы ведет с кобельком, держа за лапку, будто с дамой-барышней. Прошло несколько недель. Языки болтунов уже давно перекинулись степным пожаром с Григория на вдову казака Солоницына Степаниду, проявившую благосклонную симпатию к молодому Егорке Архипову, как вдруг секрет кобелька стал известен широко и скандально. Июньским жарким полднем изумленные станичники наблюдали, как кобелек мчался наметом по станице, вздымая пыль не хуже атаманского коня, да в вывернутой от натуги пасти держал штаны с лампасами и белую рубаху. За кобельком огромными прыжками мчался голый Семен Масленников, в одной руке сжимая шашку в ножнах, а другой рукою срам на бегу фуражкой казацкой прикрывая. Так и промчался, мелькая белыми ягодицами через всю станицу, ревя разъяренным быком. Кобелишка свернул к непросыхающей черной вонючей топи, через которую была кладка дубовая проложена, да разжал усталую пасть. Форма быстро намокла, пропиталась зловонием болотным, так что Семен домой вечером пробирался через гумно. А казаки, с которыми Семен вместе на казацкой стороне плеса освежался, вообще дивные вещи рассказывали. Будто вылез Семен из воды, да на одной ноге и запрыгал к своей одежде, воду из уха выбивая. Нагнулся за штанами, глядь – а одежда на сажень дальше. Ну, подумаешь, ошибся. Подошел к одежде поближе – а она от него – шасть. Только сабля да фуражка на берегу. Ну, Семен, за саблю да за фуражку, и за одеждой припустил вдогонку. Кобелишка тот одежду наземь бросил, да еще и отвернулся, паразит. А только Сема к штанам руку протянул, хвать одежду клыками да рысью своей собачьей отвратительной – обратно к берегу. Сел, блох выкусывает. Сема завыл, шашкой вслед швырнул, да сам следом. А вы видели бегущего голого казака в одной фуражке? Тут все станичники на берегу и повалились со смеху. А пес так Семена и водил вдоль берега, пока не дошел Масленников до полного исступления. Так и побежал на потеху всей станице, белугой ревя да пса кляня почем зря. А уж когда узнал, кто с собачкой той месяц дружбу водил – вообще с лица спал…
