Билли не мог отделаться от мысли, что это необыкновенное видение в машине было на самом деле кошкой, громадным голодным леопардом, изготовившимся к прыжку. У него было безошибочное предчувствие, что она обрушится на него, поглотит его, а потом переварит с хихиканьем и урчанием.
Что, в конце концов, и случилось.
Она потянулась к противоположной дверце с многозначительной улыбкой.
– Садись, Билли Бингэм, – приказала она.
Как лунатик, он повиновался ее приказу, и странное ощущение пронизывало его, пока он усаживался, покорный ее воле. В этот момент он улетел прочь от свободы, опрометчиво отказался от ответственности и вручил себя этой железной незнакомке, а в вакуум, образовавшийся в результате его капитуляции, просочилась чуждая жидкость мазохистского желания.
По дороге к ее дому она почти не проронила ни слова, лишь временами изучающе посматривала на него. У широких ворот ее владения она наконец заговорила.
– Меня зовут Джули Беннет. Я пишу книги. Ты наверняка обо мне слышал?
Разумеется, он слышал.
Под шум открывающихся медных дверей (этот звук до сих пор стоит у него в ушах) она обернулась, чтобы взглянуть на него, и это движение опять напомнило ему затаившуюся кошку. Она разглядела в его глазах благоговение – перед деньгами по имени «Джули Беннет», перед потрясающими полотнами, взиравшими со стен холла и приемной и хорошо известными по страницам журналов «Искусство» и «Графика», перед бесстыдством этой дюжей бабы, схватившей его как добычу. А еще она видела его физическое совершенство под грязными «левисами», признак затаенного вожделения, сигнал, что он готов к тому, что должно случиться, и что его тело хочет этого. Так что она просто расхохоталась над ним, над его ничтожеством и бедностью, над его грязным, неуместным в этих хоромах обликом; она обнажила зубки, показывая, как она голодна и как хочет насытиться его стройным телом и его юностью. Она в два прыжка очутилась около него и стянула безукоризненно белую льняную юбку, обнажив устрашающе-громадные бедра и яростно ощетинившуюся плоть, которая жаждала поглотить его. На ней не было трусиков.
– Трахни меня. Прямо здесь. Стоя. Ну ты, маленький грязный паршивец, – просто приказала она.
Лежа на солнцепеке, Билли Бингэм содрогнулся, пытаясь усилием воли прогнать из памяти омерзительное видение. Джули Беннет не была лицемеркой. Она приступила к делу, как будто оно было продолжением чего-то давнего и он был участником ее тайного заговора. Но теперь здесь была ее сестра, нежная и прекрасная, мягкая и добрая, драгоценная, как редкий цветок кактуса, расцветающий на рассвете в песках пустыни, преследующая его своим очарованием и спрашивающая его о том, правда ли он так поглощен своей живописью.
