Он опять шепчет что-то?
– Я только что говорил, будто ты стоишь миллион. Нет, по крайней мере два… Впрочем, тебе вообще нет цены!
Слезы хлынули у Тары из глаз. Почему эти шутливые слова так разбередили ее душу?.. Джаррет не виноват, что ей больно. Пускай станет еще больнее! Пусть все закончится наконец…
Боль опять пришла, но, к ее удивлению и радости, уже не такая, как раньше. Так он и обещал ей… И снова волшебные солнечные лучи пронзили тело, и то, что заполнило его, не казалось теперь таким враждебным и чужеродным. Джаррет двигался медленно, очень медленно, но Тара снова ощутила свою раздвоенность, хотя и не так остро, как прежде, а затем новое чувство поглотило ее, ибо он заполнил собою все – от чрева до самого сердца. Движения его ускорились, и Тара начала отвечать ему. Солнечные лучи заливали все снаружи и изнутри и почему-то пахли медом. В теле рождалось предвкушение блаженства, которое вот-вот наступит… должно наступить… Она неистово жаждала его.
И оно наступило. Что-то словно взорвалось в ней и в окружающем мире. В глазах у Тары потемнело. Она даже не знала, жива ли еще и способна ли дышать. Но в следующее мгновение Тара снова ощутила тяжесть его тела, мрак перед ее глазами рассеялся, и она почувствовала под собой что-то влажное. Солнечные лучи по-прежнему согревали ее, и запах меда наполнял каюту…
Джаррет уже лежал на боку рядом с ней и дышал так же учащенно, как и она, кожа его блестела от пота. Тара отвернулась, взволнованная и смущенная этой первой брачной ночью. Вернее, брачным утром.
Теперь она не вправе сказать, что не знает его.
Он обнял ее, и Тара прижалась к его груди, благодарная за то, что Джаррет не смотрит ей в лицо: она не могла бы сейчас вынести его взгляд. Он коснулся ее щеки.
– Ты плачешь? Прости, если заставил тебя страдать.
– Я не страдаю. – Однако как только окончилось волшебство, к ней вернулись раскаяние и стыд.
Помолчав, Джаррет сказал:
– По крайней мере теперь я знаю, что ты удрала не от мужа.
Тара замерла; ей хотелось вскочить и убежать – хотя бы в другой угол каюты, но она не допускала и мысли о том, чтобы предстать перед ним обнаженной.
Тара повернулась к нему спиной и уставилась на угасающее пламя свечи.
– Я же говорила, что не была замужем.
– Да, конечно, прости меня. – Он повернул ее к себе, не встретив сопротивления, и снова в упор посмотрел на нее. – Но очень многого ты мне так и не рассказала.
Как изменился его тон! Только что перед ней был ласковый и нежный любовник, а теперь – холодный, бессердечный муж. Мужчина. Чужой. Совсем чужой.
